– Хорош! Остынь!
– Убью!
Глеб заломил руку посильнее, и Наташа, еще пару раз дернувшись, вынуждена была угомониться.
Уже приготовившиеся наблюдать развитие драки одногруппники разочарованно вернулись к своим делам.
– Отпусти, – процедила Волкова сквозь зубы.
– Ты успокоилась?
– Отпусти, сказала. Я его не трону. Ты мне плечо вывихнешь.
Глеб разжал руку и отступил назад, готовый дать отпор в случае блефа. Но Наташа в драку больше не лезла. Она поправила форму и, не оборачиваясь, пошла к своей койке.
Преклов уже поднялся с пола и сидел теперь, потирая ушибленную грудь.
– Ты как? Живой? – поинтересовался Глеб.
– Жифой. Фот федь сфолочь бешеная.
…В столовой царило праздничное настроение. Чертовски питательная, несусветно полезная и в равной степени отвратительная пищевая масса сегодня была щедро посыпана изюмом. Вообще Глеб за два года уже свыкся с этой напоминающей по виду творог и липнущей к зубам дрянью, чей вкус варьировался в течение недели от клубничного через апельсиновый к дынному. Больше всего Глеб любил вторник и пятницу, по этим дням давали «апельсин» – оранжевый брикетик, приправленный ядреными синтетическими добавками, которым удавалось почти полностью забивать собственный вкус пищевой массы. «Клубника» с «дыней» этим не могли похвастать, а потому из-под ягодно-бахчевых ароматизаторов пробивался мерзкий привкус рыбьего жира, дрожжей и скисшего молока.
– Ты изюм будешь? – уставился на порцию Глеба подсевший рядом Толян.
– Нет, тебе оставлю.
– Плавда?! – Глаза Преклова вспыхнули неподдельной благодарностью, и он тут же потянулся собирать вожделенные сморщенные виноградины с пищевого брикета.
Глеба всегда поражало жизнелюбие этого парня. Ни выбитые зубы, ни сломанные кости не могли унять тягу Толяна буквально ко всему, что хоть немного способно было подсластить существование в учебном лагере «Зарница». Преклов чрезвычайно быстро оправлялся от любого удара судьбы, каким бы тяжелым тот ни был и как бы часто ни повторялся. А каждая мало-мальски приятная ерунда производила на него такой эффект, что Толя мог дня два кряду пребывать в отличном расположении духа, пока очередной удар не пришибет эту маленькую эйфорию. Вот и сейчас, позабыв о замороженной проштопанной щеке и, как следствие, неконтролируемо текущих по подбородку слюнях, Толян улыбался, сжимая пальцами сладкую коричневую изюмину.
– Неправда, – отрезал Глеб и перехватил загребущую прекловскую ручищу. – Могу сменять на компот…
– Годится! – не раздумывая и не давая соседу договорить, выпалил Толян.
– …и джем, – невозмутимо закончил Глеб, кивнув на маленькую пластиковую баночку, запечатанную сверху фольгой.
– Э-э… – заколебался Преклов, переводя несчастный взгляд с джема на изюм и обратно. – Тогда половину компота.
– Лады.
Толян схватил кружку, сделал три больших глотка и под жизнеутверждающее «хе-хе-хе» принялся пересыпать изюм с брикета Глеба на свой.
В процедурный все явились сытые и довольные, как положено. Заедать пищевую массу бутербродом с двойным слоем джема оказалось весьма эффективно, мерзкий привкус почти не мучил. И полтора стакана яблочного компота пришлись как нельзя кстати. Глеб в очередной раз пожалел, что «медикаментозная профилактика» осуществляется только два раза в неделю, обычно в среду и субботу. По какой-то необъяснимой причине именно в день посещения процедурного кабинета рацион курсантов значительно улучшался, вплоть до того, что на столе иногда появлялись свежие фрукты и даже натуральное, ничем не разбодяженное мясо. В такие по-настоящему праздничные дни, как не раз уже замечал Глеб, процедура длилась чуть дольше, а привычные ощущения были чуть острее. Случалось это раз в месяц.
– По местам! – скомандовал Архангел второго ранга Лехов.
Курсанты без лишних проволочек закатали рукава и разложили свои тельца на блестящих холодным металлом анатомических кушетках.
Лехов в «Зарнице» пользовался непререкаемым авторитетом и у курсантов, и у сослуживцев. Жуткой наружности мужик, по габаритам не уступающий многим Палачам. Его шея, подбородок, нос и скулы были изуродованы ожогами, из-за чего казалось, что лицо Архангела до самых глаз укрыто багровой маской, почти сливающейся с темно-красным длиннополым мундиром. Едва шевелящиеся губы и скрежет имплантированного голосового синтезатора лишь усиливали эффект. Этот механический голос, глубокий и жесткий, заполнял собою все помещение, будто исходил не из одной точки, а рождался в самом воздухе, везде и сразу, заставляя попавшие в зону поражения тела дрожать и съеживаться.