– Я знаю, что ты хочешь всем этим сказать, – крикнул Миронов. – Зачем ты поджег свой дом. Можно совершить подвиг в нашем дражайшем Отечестве, спасти детей, пожертвовать собой, но если при этом ты – гей, то подвиг твой и жертву твою втопчут в грязь, и найдется какой-нибудь сучий расстрига, который завизжит, что «геев надо в печке сжигать живьем». Но ты же сам убил людей! Ты спасал собственную шкуру, свою репутацию и политические амбиции. Чем ты лучше этого сучьего гомофоба?
Искры летели по воздуху, сыпались ошметки горящего пластика. Все превращалось в ад. Пожарная сирена звучала уже совсем близко.
– Пожалуйста, выйдите из дома! – закричала что есть сил Катя. – Я прошу вас! Ради того, что вы сделали, ради того, за что мы все вас так любили… Феликса вы спасли тогда. И сейчас вы его тоже спасаете. Но она же тоже ваша дочь! Спасите и ее!
Романов с силой толкнул кресло дочери по пандусу вниз – прочь от горящего дома. Кресло покатилось, покатилось… Несколько искр упало на одежду девочки и на ее волосы, но то, что она была мокрой – наверное, специально облита водой, – спасло ее.
Мещерский бросился к ней, Катя тоже. Мещерский схватил инвалидное кресло за поручни и бегом покатил его прочь от дома, как можно дальше.
А Катя…
Она застыла на месте. Потому что видела, как Владимир Миронов вздернул вверх свой пистолет, прицелился и…
– Знаешь, что с тобой в тюрьме будет? Знаешь, что они сделают с тобой в тюрьме?
– В курсе.
– А сгореть заживо еще хуже. Куда мне стрелять – в сердце или в лоб?
– Куда хочешь. – Романов стоял перед ним – открытый выстрелу.
Миронов нажал на курок, но в это время Катя с криком ударила его плечом – в плечо, стараясь выбить, помешать…
– Не смей! Не стреляй в него!
ВЫСТРЕЛ!
Пуля пробила насквозь Романову правое плечо. Фонтан крови!
Он зажал рану левой рукой, а затем повернулся и шагнул в свой дом, горящий, словно погребальный костер.
Пожарная машина остановилась у ворот – из нее сыпались пожарные, разворачивали шланги.
– Он сгорит! – кричала Катя. – Он там, в доме! Он сгорит там! Спасите его!
Пожарные побежали к горящему дому через участок, но Миронов, который был ближе всех, опередил их.
Катя не успела его удержать. Не успела даже что-то сказать ему – он обернулся – его взгляд…
Кате он потом снился по ночам…
В некоторых поступках нет логики… возможно, нет и смысла… Но они запоминаются на всю жизнь тем, кто видел, кто был свидетелем этого. Потому что милосердие и человечность… и осознанный выбор… они, как зеленые ростки мертвых деревьев, прорастают даже сквозь погребальный пепел…
Миронов бросился в дом вслед за Романовым. И Катя увидела их там, в дыму, в ревущем огне за стеклянными дверями. Романов уже задыхался от дыма, он упал на колени, а Миронов подхватил его, поднял и… взвалил себе на плечо, чтобы вынести наружу.
Грохот. Звон стекол. Треск.
Газ взорвался в объятом пламенем доме.
И от взрыва рухнула крыша…
Погребая их там обоих.
Навсегда.
Глава 41
«Одиночество полукровки»
Кате все казалось, что они не договорили с ним…
Что она не дослушала его…
В чем-то самом главном, в том, что не касалось этого дела.
И одновременно было сермяжной правдой всех этих событий.
Что Володя Миронов, как и Сергей Мещерский и Бенни Фитцрой – те, из тридцать второго года – ушел слишком рано…
Когда казалось, что все еще впереди.
И столько времени в запасе…
И какую церемонию провести вновь, каких духов призвать, чтобы обернуть это самое время вспять? Чтобы они, погибшие, и сами терзались, горевали от того, что назначенное судьбой не случилось. Потому что был сделан самый главный жизненный выбор. Добровольно.
Или о выборе, о нашем пути нельзя горевать? А надо принимать его как данность?
Не все ведь способны на жертву. Не все, только избранные. И духи принимают это как данность. Это как алмаз в их железной короне, запачканной жертвенной кровью…
Катя в память о Володе Миронове занималась судьбой девочки Даши – дочери того, другого, о котором она, может, и не горевала, но…
Слезы лились из ее глаз всякий раз, когда она думала о том, как они остались там, в огне, вместе.
И погребальный пепел было уже не разделить…
Катя провела с больной девочкой несколько дней в центре социальной защиты. Сергей Мещерский помогал ей и Жене Хохловской, оформлявшей документы на опекунство. Хохловская словно состарилась в одночасье. Когда она забирала Дашу из центра, вместе с ней рядом был Феликс. Его выпустили из больницы, зазалатав все раны. И сняли все обвинения.