Возле плантаций какао администрация начала строительство фактории и конторы, и здесь Мещерского и Бенни ждал грузовик Morris-Commercial – колониальная модель, не старый, но уже вдрызг разбитый на дорогах Африки. Из Аккры на этом рыдване доставили вакцину против оспы и «дары» населению. Тем, кто в деревне согласится добровольно прививаться, полагались в виде поощрения от колониальной администрации кастрюли, плошки, пустые канистры из-под горючего, жестянки от армейских английских консервов, железные тазы словом, все, что так ценится в деревенском хозяйстве.
На грузовике, грохоча жестью подарков и подпрыгивая на неимоверных ухабах, они и въехали в деревню – скопище глинобитных хижин, крытых травой и тростником, где их уже ждали три племенных вождя, весьма недовольный жизнью сельский колдун в травяной юбке и деревянной маске и шумная толпа любопытных.
Сергей Мещерский, выгружаясь из Morris-Commercial и слушая, как Бенни Фитцрой – на этот раз застегнутый на все пуговицы, чопорный, хладнокровный – ну такой весь из себя типичный «англичанин в колониях» начинает сложные переговоры с местными на смеси обрывков всех известных ему наречий – тсонга, суахили, ашанти, эве, пытался вспомнить: а как там, у Саши Черного в его поэме в стихах про доктора Унковского описано такое вот действо:
Вождь лучшую мне хижину отводит средь селения, страж в очередь покорную для оспопрививания сгоняет весь народ…
Хижину с дырявой крышей им выделили на окраине деревни, и народу собралось на удивление много. Желающих получить таз или кастрюльку было хоть отбавляй, и они и правда выстроились в длинную очередь и стоически переносили это самое «оспопрививание», которое Сергей Мещерский начал с короткой просветительской лекции о том, что оспа смертельно опасна и прививки необходимо делать всем, всем, всем.
Кроме получающих прививку, к нему в очередь лезли и просто больные, приковылявшие из окрестных деревень и плантаций. И Мещерский в паузах между «оспопрививанием» обрабатывал ужасные трофические язвы, вскрывал нарывы, выковыривал личинки паразитов, смазывал плохо заживающие в тропическом климате порезы, подбирал порошки «от живота» и мазь от боли в суставах. Ставил градусники тем, у кого был жар и возникало подозрение на лихорадку денге. Давал осторожные акушерские советы беременным женщинам, распахивающим перед ним куски пестрой ткани, служившие юбками и выставляющим огромные голые животы, способные выносить сразу тройню. Он промывал борной глаза тем, кто страдал трахомой, давал присыпку младенцам, обрабатывал карболкой чесоточных. Он втирал ртутную мазь, разводил марганцовку, накладывал повязки. Он лечил.
Бенни, закончив переговоры с вождями, добившись обещания в самые ближайшие дни прислать на лесозаготовки новых рабочих, явился в хижину и наблюдал, как Мещерский делает свою работу. Уже через пять минут он послал к чертям свой колониальный образ застегнутого на все пуговицы англичанина – «мбвана» и начал помогать так активно, как только умел он один – Бенни Фитцрой.
Сверкая голубыми глазами, весь порывистый, грозный, щедрый, яркий, как летняя гроза, он убеждал и распоряжался, уговаривал и приказывал. Стыдил тех, кто боялся уколов и «колдовства белых», утешал тех, кто плакал от боли, собирал толпу, как пастырь собирает овец, и успевал при этом зажигать керосиновые примусы, на которых кипятились шприцы в автоклавах, вскрывать упаковки с ампулами с вакциной, отбивать горлышко у пузырьков, если пробки сидели в этих пузырьках слишком туго, вручать подарки уже привитым и делать еще сто тысяч дел сразу, так что «оспопрививание» воистину стало массовым в этот незабываемый день.
Когда вечернее солнце – оранжевый спелый апельсин – уже садилось, как птица в гнездо, в кроны комбретовых деревьев, они наконец закончили «вакцинацию населения».
Толпа разошлась. И они остались одни. Сели напротив друг друга на раскладные стулья позади хижины возле густых кустов, сплошь покрытых белыми цветами, что благоухали, как сад Гефсиманский на вечерней заре.