В квартире стало невозможно тихо. Сосед за стеной, вероятно, давно уже спал, и Марк слышал только глухие удары собственного сердца да еле уловимый треск сигаретной бумаги, по которой золотой ниткой к фильтру пополз огонек.
«Нет никакой возможности тянуть с этим дальше, - думал, нервно сглатывая, - еще один день в минус, остается так мало, что впору отдавать мизинец... Просто решиться и царапнуть кожу вот тут, чуть выше локтя... Одно движение... Капля крови... И если записка не врет... А если врет?! И почему нет инструкции?!»
Марк еще раз скользнул взглядом по комнате: перевернутый, разломанный надвое шкаф, разодранные книги, блестящая безмолвная, но такая красноречивая Ундервуд...
Крепко сжал деревянную рукоятку; раздув ноздри, шумно втянул в легкие воздуха и резко полоснул себя ножом по руке. На секунду там, где лезвие прошлось по коже, стало жутко горячо, затем мгновенно накатила боль, пальцы разжались, и нож, сверкнув серебром, с диким грохотом, от которого внезапно заломило уши, упал к ногам.
Марку казалось, что он окончательно протрезвел и отдает себе полный отчет в действиях, поэтому быстро зажал рану правой рукой, а затем без промедления растопыренной и уже влажной от крови пятерней сверху вниз провел по клавишам пишущей машинки, подхватил белое невесомое перышко, покоившееся на литере П, сунул его за ухо и рухнул на стул. Меж двух портьер, скрывающих окно, широкой розовой полосой воспалилось небо.
15
Домработница Лида, приходящая в квартиру Марка последние пару лет по понедельникам, средам и пятницам, застала хозяина за работой и премного удивилась. Нет, ее поразило не то, что писатель сидел за работой и, как полоумный, бил по клавишам непонятной уродливой махины, ее удивило то, что она увидела: мало что осталось от прежнего кабинета, и даже дорогие, тяжелые шторы, которые она, по указанию хозяина, еженедельно пылесосила и приводила в идеальный вид, сейчас разодранными в клочья половыми тряпками валялись у подоконника.
- Здесь что-то произошло? - замерев в дверном проеме, обратилась она к Марку.
Писатель поднял голову, и Лида, в ужасе отшатнувшись, схватилась за сердце.
- С вами все хорошо? - тихо спросила она.
- Да! - крикнул Марк.
- Но у вас там... - домработница на цыпочках вошла в кабинет.
- Что?
- Кровь... У вас же тут все в крови...
- Не убирай, - прорычал писатель и снова опустил голову, - и меня не трогай. Просто уходи.
Лида шагнула обратно в коридор и, на секунду замешкавшись, еще раз посмотрела на хозяина. Перед ней сидел человек, совсем не похожий на того, кто когда-то взял ее на работу и три раза в неделю с неизменной улыбкой встречал у лифта.
Она отметила, что от прежнего Штейна почти ничего не осталось. За столом, скрючившись в вопросительный знак, сидело нечто иссохшее и напоминающее мумию или живой труп. Лицо его украшали острые, в пергаменте кожи, скулы и бледные губы, вытянутые в длинную, тонкую полосу.
- Я к вам загляну, - осторожно сказала домработница, - обязательно загляну... Перед уходом.
- Да, - не понимая головы, ответил Марк, и Лида увидела, как его белые, с яркими пятнами запекшейся крови, тонкие пальцы взлетели над клавишами черной уродины, названия которой она не знала, на долю секунду зависли в воздухе и тут же с яростью обрушились на них.
Конечно, домработница, как и обещала, вернулась проведать хозяина и через час, когда приготовила обед, и через пять - перед уходом домой, и зашла к нему в среду. «Хозяина не просто подменили, - отметила она про себя и скажет чуть позже Лене, - его словно и вовсе больше не было». Все, что он находила, изредка заглядывая в кабинет, стало тенью, некогда именовавшуюся Марком.
16
Минута за минутой, десять, двадцать, сорок, шестьдесят... Мелькали часы, листы пожелтевшей бумаги украшались черными пятнами знаков, слова плели паутину, и с безудержной радостью и диким ужасом, Марк отмечал, что у него на глазах буквально из ниоткуда вдруг появляется, оживает и начинает дышать долгожданный роман.
Ночи сменяли дни, капли дождя обращались в пар, - ничего не замечал писатель, захваченный в плен вновь обретенным вдохновением, и, не зная устали, бил, бил и бил истертыми в кровь пальцами по белым горошинам букв иссиня-черной прекрасной Ундервуд.
Лишь за спиной, или вдруг у окна, или там, где недавно горела одинокая лампочка, появлялось широкое белое крыло, и нечто неуловимое, которое кто-то назвал Чарли, очень осторожно выбивало золотую пыль из растрепанных и истерзанных книг.
17