А над Новой Ладогой бушевала гроза.
Да такая, какой не видели уже очень давно. Молнии порой били одновременно из разных мест. От их электрических вспышек становилось светло, как в хирургической. Казалось, над всей округой моргает испорченная лампа дневного освещения, какие стояли в допросных комнатах и нередко специально не заменялись, потому что беспрерывное хаотичное мерцание света, как известно, вызывает тревогу и очень помогает в деле дознания.
Грозовой фронт катился от озера вдоль пепельно-чёрной взъерошенной реки Волхов.
На Лопатицы выехали заутро, с расчётом добраться до села к открытию почты.
В небольшом душном помещении почтового отделения было безлюдно. Почтмейстер Антонина Глотышева на вошедших не обратила внимания. Сухощавая женщина примостилась на крохотном стульчике среди коробок и упаковок с газетами и увлечённо читала книжку в замусоленной обложке.
— Что пишут? — бойко вступил Каша.
— Чо нать? — грубо поинтересовалась в ответ Антонина, не отрываясь от чтения.
— Тебя, голуба! — прорычал майор, враз заводясь от такой непочтительности. — Книжонку свою отложи! Или здесь библиотека, а мы адресом ошиблись?!
Едва увидев офицерские кожанки, женщина выронила книгу и резво подскочила, оправляя юбку.
— Ой, простите, господа командиры! Не ожидала таких гостей! А то ведь приходят рыбаки пьяные, топчутся, от работы отвлекают.
Её некрасивое обветренное лицо жалостливо сморщилось.
— Антонина Глотышева? — сурово спросил Каша.
— Я. Глотышева. Да.
— Вот этот человек знаком тебе?
Каша сунул в лицо почтальонше планшетку с фотографией егеря.
Женщина испуганно упёрлась взглядом в изображение.
— Да это же Федька Чума! Местный наш парнишка. Отец его ещё…
— Когда в последний раз видела его? — перебил Каша.
— Ой, да… Когда? С неделю не заходил, поди. А так, бывает, то заходит, то нет и нет его.
— Теперь внимательно очень. Двадцать второго мая, суббота, утро. Он заходил сюда. Тут была гражданка Варвара Шубина. Помнишь?
Женщины плаксиво и не слишком натурально всхлипнула.
— Да как же вспомнить-то, столько времени ушло. А?
— А ты постарайся!
— Ой! Так раз Варвара Никитишна была, так вы у ней и спросите! Она нечасто тут бывает. С начала года раза два и заглядывала всего. И Федьку она знает. По молодости доча её за Федькиным отцом бегала. Отец-то у Федьки…
— Варвару Шубину мы обязательно спросим. Но мы хотим и тебя послушать. Вспоминай, что делал Федька в тот день у тебя на почте?!
— Батюшки-батюшки! Да я ж!.. Как вспомнить-то, если столько народу тут каждой день проходит?!
Каша высунулся на улицу.
— Скоробогатов! Дуй сюда!
Вошёл высоченный Скоробогатов и вытянулся перед майором, едва не задевая макушкой потолок.
— В гости к нам поедешь, Антонина Кузьминична, — хлопнул ладонью по деревянной стойке Каша. — В машину её! А мы к Шубиной.
Варвара Никитична Шубина жила неподалёку, на другом берегу старого канала. Дом её располагался в двух дворах от обветшалой церкви.
В сенях пахло лежалым старьём и навозом.
— Варвара Никитишна, встречай гостей, — прокричал майор, поднимаясь по скрипучим ступенькам крыльца.
В глубине избы что-то тихо звякнуло, раздалось шарканье ног, лязгнул отпираемый запор. В дверную щель высунулось морщинистое старушечье лицо.
— Хто?! — строго спросила старуха, слепыми глазами силясь разглядеть гостей. — Вы чяго тута? Хто такия?!
— Гос-безо-пасность! — отчеканил Каша. — Эм Гэ Бэ!
— А-а-а-а, — проскрипела старуха. — А чяво хотели?
— Поговорить. Открывайте.
— Ну, входитя.
Старуха развернулась и зашаркала вглубь избы.
Офицеры, пригибая головы под низкой притолокой, вошли в комнату.
Едва переступив порог, Каша зашарил глазами в поисках портрета монарх-президента. Отсутствие такового он считал не просто какой-то непатриотичной небрежностью, а умышленным проявлением неуважения к власти и завуалированной формой протеста. Что, по сути, являлось нарушением закона о критике власти.
Портрета на стенах не оказалось. На лице майора тут же проступила нехорошая улыбка. Он посмотрел на Сомова и красноречиво повёл бровями.
Комната выглядела бедно, но довольно опрятно. На вымытых полах цветастые плетёные коврики-дорожки, на окнах чистые вышитые занавески. У дальней стены чернел допотопный сервант, за стёклами которого виднелась аккуратно расставленная посуда и несколько фарфоровых статуэток. Рядом с сервантом примостился угловатый комод, покрытый большой кружевной салфеткой. Высокая металлическая кровать была заправлена. В зеве печи отдыхали несколько закопчённых чугунков и сковородка. В красном углу почти под самым потолком на небольшой угловой полочке стояла пара потемневших от времени икон, на которых едва угадывались лики. И только белые глаза их, словно из глубины времён, глядели с потрескавшихся досок живо и как будто с укором.