То были его лучшие дни в худшие времена.
А утром четвёртого дня Аркашка, сияющий от переполнявшего его восторга, влетел в общежитие, едва не грохнулся, запнувшись о порог, и торжественно-звенящим голосом выпалил:
— Эй, Подарочек! Слушай, чо скажу! Хозяйка тебя продаёт!
Славка, Чита и Дядёк в момент шумного появления Белобрысого сидели за столом и неспешно завтракали, обсуждая, скоро ли их уже переселят в домики возле пруда. Белобрысый возник в тот момент, когда Чита дознавалась у Дядька, какой сорт яблоньки лучше всего было бы посадить на участке.
Громко гремит береговая пушка, но эта новость оглушила всех куда сильней.
— За тобой уже идут, собирайся! — ещё шире заулыбался Аркаша, радуясь произведённому эффекту.
— Как это — продаёт? — в голосе Читы задрожали слёзные нотки.
— А как продают?! У вас товар, у нас купец! Давай, женишок, быстро шевелись! Волей данной мне… и всё такое… ты с этой минуты в разводе!
— Мати Божия, помоще и защито! Егда потребуем, буди Избавлением нам, страждущим и погибающим от лютых бед, на Тя бо уповаем… — зашептал Дядёк.
— Да кому же это? — всхлипнула Чита, беспомощно озираясь. — Кому продают? Да как же это?!
— А я почём знаю?! Кому-то! Кому-то, кто очень хочет его купить и готов хорошо раскошелиться. Уж Вероника Егоровна за просто так со своей собственностью не расстанется. Впрочем… — Аркаша сделал вид, что глубоко задумался, приложив палец к губам и закатив глаза к потолку. — Есть у меня одна мыслишка.
Он умильно сложил ладони возле лица и, театрально изгибаясь, заканючил:
— Хо’гошенький какой! П’годай! Ну, п’годай!
Славка, и без того окаменевший от этого известия, вспомнил мерзкое лицо клетчатого, и всё разом оборвалось внутри него.
Только не это! Только не это!
А Аркаша, подражая старушечьему голосу, уже напевал:
Чита взвизгнула и, опрокинув табурет, бросилась на кривляющегося Белобрысого. Каким-то образом ей удалось повалить его с ног, и они начали кататься по полу. Некоторое время Славка смотрел на их барахтающиеся тела и на то, что должно быть скрыто, но в пылу борьбы вылезло наружу — у Читы из блузки, у Аркаши из задравшейся штанины шорт. Потом метнулся к ним разнимать.
— Хватит, не надо… — шептал он, безуспешно пытаясь ослабевшими руками оттащить за лодыжку брыкающуюся Читу. — Оставь его.
В этот момент громыхнула дверь, внутрь ворвался дневной свет, ослепляя, а в проёме выросла фигура, при виде которой у Славки волосы зашевелились на затылке — в дверях стоял Чёрный человек.
3.6 Сомов
— Ох, теперь начнётся, — сокрушался Каша, с тоской вглядываясь в высокую прозрачность приусадебного лесопарка.
Мелкий розовый гравий громко хрустел под колёсами тяжёлого броневика, и, если бы не этот неприятный скрипящий звук, могло показаться, что машина едет по дороге, устланной лепестками роз. Красиво. И очень дорого.
Скоро между сосен показались первые постройки и тёмная полоска ограды, уходящая далеко в лес. Едва машина приблизилась к кованным узорным воротам, как створки вздрогнули и начали медленно отъезжать, приглашая гостей внутрь территории. Проехав ещё метров сто по аллее, обсаженной с обеих сторон стройными туями, машина миновала поднятый шлагбаум, свернула на стоянку и остановилась.
К ним тут же подбежал здоровенный детина в коричневой форме частного охранного воеводства:
— Здравия желаю, господа!
Выскочивший из «Грозы» Каша оказался бравому гвардейцу по грудь и устраивать показательную головомойку сразу же передумал.
— И вам здравия, — проворчал он. — Я майор Каша, руководитель следственной группы. Вас должны были предупредить. С кем имею честь?
— Воевода личной службы безопасности господина Егора Петровича свет Стахнова Михаил Дрын, — по-военному чётко представился охранник.
Глядя на эту колоритную парочку, Сомов невольно усмехнулся, подумав, что эти двое отлично бы смотрелись в одной связке: Дрын и Каша — кнут и пряник. Классический набор. Правда, «пряник» такой, что им только подавиться…
— Где случилось? — строго спросил майор.
— Вон там, — воевода вытянул руку-бревно в сторону сверкающего, как драгоценная шкатулка, дворца. — Я провожу.
— Тело кто-нибудь трогал?
— Мы думали, он ещё жив.