Проверить их слова ничего не стоило по архивной записи ГЛОСИМ. По этой же причине не стал Сомов долго расспрашивать и усадебную прислугу, все их показания уже и так были подшиты к делу. Да и допросами в их группе занимался майор Каша.
К вечеру двинулись в обратный путь.
Погода портилась. В душном воздухе повисло предчувствие близкой грозы.
Как только переехали понтонный мост через Новоладожский канал, Каша приказал остановиться у замызганного домика с намалёванной от руки красной масляной краской надписью над покосившейся дверью: «МагазЪ».
— Воблы куплю, тут вобла — мёд! — пояснил он, выскакивая из машины.
Настроение майора заметно улучшилось.
Сомов вышел размять ноги, сидеть в душной машине не хотелось.
Он зашёл за магазин и достал из кармана сигаретную пачку. Некоторое время с сомнением разглядывал её, потом решительно выудил сигарету. Чиркнул зажигалкой. Затянулся, блаженно прикрыв глаза.
На берегу голопузый парнишка лет пятнадцати, гремя тяжёлой цепью, принайтовывал ко вкопанному в землю металлическому столбу видавшую виды пластиковую лодку. Другой парень, по виду ровесник первого, в засученных по колено штанах и не по размеру большой домотканой косоворотке с закатанными рукавами выгружал из лодки на берег удочки и садок с трепыхающимися рыбёшками.
— Как улов, пацаны? — поинтересовался Сомов, выпуская облако дыма.
— Сегодня не ахти! — бойко ответил тот, что занимался выгрузкой.
Но, увидев перед собой человека в форме МГБ, тут же стушевался, опустил голову и замер, словно в чём-то провинился. Взгляд Сомова автоматически клюнул запястье мальчишки. Белый. Ловить рыбу «белым» строго запрещено. Но у второго парнишки, который также прекратил возню в лодке и теперь стоял насупившись, браслет на руке был синим. Хитры! Как есть скажут, что этот, с белым ремешком, только на вёслах сидел. А значит, и нарушений никаких не было.
«Боятся нас, — подумал Сомов, разглядывая притихших пацанят. — Ну, и пусть. И правильно. Страх — залог порядка. Без страха люди распущенными становятся, лишнего себе позволяют. Начинают пределы допустимого прощупывать. А коли решат, что пределы эти велики, пускаются во все тяжкие. Лучше пусть боятся, чем беспредельничают».
Несмотря на непозднее ещё время, людей в деревне было мало. Кроме юных рыбаков на глаза попались только две старухи, сидящие на низкой скамье, вкопанной под кустом сирени у самой дороги.
Дверь магазина взвизгнула пружинами. Каша вышел, прижимая к груди плотно набитый целлофановый пакет.
— Всё, что было, забрал! — весело сообщил он. — Поехали, Шерлок Сом! Чего выполз, в лесу не нагулялся?
Сомов кинул окурок в стоящую под покосившимся бетонным столбом урну и зашагал к машине.
Пока Скоробогатов извинялся за то, что не сразу догадался открыть майору дверь, а потом искал, куда бы пристроить пахнущий на весь салон пакет, Сомов через оконное стекло задумчиво смотрел на старух.
В одинаковых белых платках, они были похожи на двух чаек. Бабульки что-то увлечённо обсуждали. Сперва одна, склонившись к самому уху товарки, что-то нашёптывала, и та, изредка кивая, сосредоточенно слушала. Потом они менялись ролями.
«Самый короткий в мире телеграф, — грустно улыбнулся Сомов. — Зона покрытия — вся деревня и окрестности».
На выезде к Петровскому каналу им повстречался ещё один местный житель — тоже старик. Застиранная кепка с провисшим козырьком, древняя залатанная гимнастёрка без ремня, тёмно-серые штаны, заправленные в высокие болотные сапоги. Дед стоял на повороте, опираясь обеими руками на обшарпанную до металлического блеска толстую клюку.
Броневик резво вошёл в поворот.
В нескольких сантиметрах от Сомова промелькнуло лицо старика. Его всклокоченная борода едва не ткнулась седо-рыжей метёлкой в стекло. Ярко-голубые глаза спокойно смотрели куда-то сквозь машину.
— Эй, человека чуть не задел! — усторожил водителя Сомов.
— Это он нас чуть не задел! — хохотнул Каша.
— Он жизнью задетый, — оправдывался Скоробогатов, терзая рычаг передач. — Ни шажочка назад не сделал, пень трухлявый. Мог бы и отскочить.
— До его возраста доживи, посмотрю, как ты скакать будешь, — сказал Сомов и, нахмурившись, привалился к стеклу.
Сколько таких деревень по России — с покосившимися избами, завалившимися заборами, разбитыми дорогами? Сколько деревень, всё население которых — несколько таких вот стариков? Да ещё приезжающие на лето дачники. Много. А уж таких, где вообще никто не живёт, вообще не счесть. Вымирает прежняя Россия, тает, как весенний снег. Размерами огромна, а людьми истончается. Скольких унесла страшная Болезнь? А сколько ещё погибло в гражданской войне? Липнут оставшиеся люди к городам, селятся, как морские птицы на скалах, в каменных многоэтажках или окрест. А земля сиротеет. А может, и лучше ей так, земле-то? Отдохнёт без человека, напитается новыми соками. Окрепнет, позовёт назад — пахать и сеять, сеять и пахать…