Конечно, мы могли как-то избежать Его гнева, даже невзирая на то что иногда пропускали утреннюю службу Ему, но в конце концов Он все равно нас получит. И не имело значения, протестантом или католиком был человек, — все и так видели, что смертный конец в любом случае одинаков, независимо от того, через какие из кованых железных ворог привез его сюда черный, как смоль, катафалк или простые погребальные дроги.
Но внезапно на меня нахлынуло ощущение победы. Я был со своим отцом. Мы находились бок о бок, совсем рядом и на велосипедах ехали вместе, как будто обладали знанием, которое выше смерти. Проблеск тайной мудрости вдруг сказал мне, что я познал вещи, которые оставались неведомы даже моему дяде-проповеднику. И познал я их каким-то шестым или седьмым чувством. Богу нравилась ловля рыбы и рыбаки. Он любил этот воскресный утренний мир. Он любил растущие кругом зе-
леные сосны больше, чем старые, все в пятнах мраморные камни, Эти по-тнтые слезами акры земли с их могильными холмиками, покрытыми ухоженной травой, с безжизненными плитами и ржавыми железными крестами вообще не были настоящим миром. «Не позволь им одурачить себя! — говорил мне внутренний голос. — Не позволь этим искусственным, сделанным человеческими руками знакам скорби, которые рабочие воздвигли в прочном бетоне и замуровали так, чтобы их ненароком не опрокинули в канун дня всех святых, не позволь им сбить тебя с толку, не перепутай их с Богом. Посмотри лучше на деревья и на сумах135! А что ты видишь, когда глядишь на розы, образующие красивый белый частокол кладбища?»
choT сотворенный Богом мир был жизнью и свободой. Он был сразу* многим: и дорогой, открытой для проезда, и фермерским подворьем, и молодым зерном, всходившим на чистых, хорошо обработанных полях. Сотворенный Богом и пребывающий под Богом мир, мир Господа нашего был и большим велосипедом, рассчитанным на взрослого мужчину, и ногами, которые при помощи педалей заставляли колеса вращаться, и многим, многим иным. Мир Господень — это и папа, и я, и мельница Лоди. Мир Господень включал и людей, идущих в церковь, и тех, кто направлялся ловить рыбу, пока все они действительно любили Господа.
Во всеобъемлющем величии этого огромного мира я видел и мою мать как часть великого и удивительного плана Господа Бога. Я видел ее облаченной в самые лучшие воскресные наряды, в шляпке, которая была у нее на голове, в белых перчатках, доходящих до локтей, с кожаной сумочкой, висевшей на ее руке и плавно покачивающейся, с комментариями Пелоубета136 к занятиям в воскресной школе, которые были аккуратно вложены в ее белую Библию. О, этот мир Господа Бога! Он был достаточно велик, чтобы вместить дядюшку Пфаррера с его черной иияпой, строгим, неулыбчивым лицом и длинным черным пальто, специально предназначенным для кафедры проповедника, пальто, иолу которого когда-то прищемило дверью, ведущей на эту самую кафедру. Спасибо тебе. Боже, за Твое чувство юмора! 11 спасибо за тихую красоту мельницы Лоди, где мы уложили свои велосипеды в глубокую траву и тихо, почти крадучись подошли к зеркальной глади воды.
Я вырос и то утро больше, чем за предшествующий шд, а может, и не за один. До меня вдруг дошло, чтх> есть в этом мире нечто, чего человек кочет больше, чем счастья для самою себя, и чет он желает даже боль-
Щр. ЦАИЛ ....... mifiu II__. V, \л\А чп«ч* л к~ Чк>ПП_— УГП ГПГП U-m_
Бог всеблаг и досягаем, ожидание справедливости и свободы, которую дает Его присутствие, и прочувствованный отклик на всю ту жизнь, которая кипит везде, куда ни глянь.
В нынешние времена я могу с толком поговорить о серьезной рыбалке вроде, скажем, охоты на марлина у Масатлана'37 и ловли лосося, идущего на нерест по реке Фрейзер138. Я пою хвалу сталеглавке139 и кокани^ которых удил во многих водах, но в памяти не сохранилось более глубокого чувства, чем то, которое наполняло меня в давнее воскресное утро у мельницы Лоди. Именно тогда во мне родились восприимчивость и впечатлительность, и эти новые для меня чувства были окончательно подписаны и скреплены печатью, когда мы с отцом пришли домой и гордо выпалили весь наш красочный, пестрый улов в кухонную раковину’.
«Ну-с, — сказала мать с эдаким преувеличенным вздохом, который должен был изображать крайнее удивление и ничуть не меньшую озабоченность, — и что же я должна сказать?»