Барон фон Ртайштайн.
Даниэль закончил писать. Сложил письма в конверт и написал на нём большими буквами
«ÖFFNEN IM JAHR 1949»
После чего пошёл в спальню.
3 апреля, в субботу Даниэль встал рано утром, пошёл в свой кабинет, выпил коньяка и уснул. Навсегда.
5 апреля Ангелика вернулась домой. Увидев мёртвого мужа, она впала в истерику. Ангелика позвонила Хольцу, который вызвал врачей и агентов Гестапо. Врачи диагностировали смерть от сердечного приступа утром 3-его апреля.
8 апреля были похороны. На весть о смерти Ртайштайна никто не откликнулся. Пришли только Хольц, Ангелика, Вальд и Вайсман. Шёл дождь, Ангелика молча стояла, глядела на крест и плакала. К ней подошёл Хольц и обнял её. Он тихо сказал:
-Ангелика, если тебе надо чем-то помочь…
-Ганс…
-Чего?
-Что мне делать?
-Живи дальше. Просто живи. Я знаю, какого это.
-Я… я жду от него ребёнка.
Хольц замер. Вспыхнула молния и раздался удар грома.
***
1945 год. Москва.
Аноев закончил свой рассказ. В комнате зависла неловкая пауза. Не все верили в рассказ Аноева, столь неоднозначным и нереалистичным он показался. Наконец, старый капитан Тимошенко почесал голову и тихо спросил:
-Чтой-то не очень мне в это всё верится? А ты часом это всё не придумал?
Аноев расстегнул куртку и достал из кармана открытый конверт с надписью «ÖFFNEN IM JAHR 1949» и протянул его Тимошенко. Тимошенко повертел конверты в руках и протянул их Аноеву:
-Ну подделывать ты их вряд ли бы стал, тем более я всё равно по-немецки не разумею, но если это правда, то вопросов ещё много осталось. Как ты дневник-то этот обнаружил?
-В начале мая мы стояли почти в центре Берлина. Бои за город ещё шли, но сражались в основном те, кто был обречён на смертную казнь или пожизненное заключение. Так вот. У нас обед был, а тут слышим- на улице крики нечеловеческие. Я выскочил из палатки, а тут ко мне мужичок, еврей какой-то бежит. Дрожит, плачет. Подбежал и говорит, что он видел любовницу доктора Менгеле, что он был в клинике его подопытным и несколько раз видел её там, и что она сама ему в его опытах часто помогала. Ну мы бросились к дому, на который он пальцем показывал, зашли в подвал, а там девушка лет 30 с ребёнком. Плачет, трясётся. Мы её схватили и стали допрашивать. Она рыдает, но на вопросы отвечает. Ну и сказала она, что её муж с Менгеле работал, ну тут на неё один боец набросился, ногой в живот ударил, она на пол упала, начала кричать, что мы оккупанты, предатели, что Менгеле по сравнению с нами- великий человек. Стали мы её судить, а по законам военного времени сами знаете. Расстреляли мы её. Вот тут я и решил почитать дневник, который она в руке держала. А если верить всему, что в нём написано, то еврей то этот вовсе не еврей, а Поркштайн. Мы, как её в лагерь привели, его и след простыл, думали просто ушёл, спрятался куда-то.
-А письма ты своему командиру не отдал?
-Нет. Не мог я спать спокойно. И сейчас не могу. А вдруг это правда?
-Вдруг, вдруг… Думать сначала надо было.
-Надо. У меня и ещё у двоих солдат близкие люди от скальпеля Менгеле в Освенциме умерли.
-А с ребёнком то, что?
-Я его сначала в детдом хотел отдать, а потом, как я прочитал дневники то эти… Получается я его матери лишил? Решил я его себе взять. Назвал его Владимиром.
-То есть твой приёмный сын? Это…
-Да. Барон Цвен фон Ртайштайн.
-Да… А что с Менгеле то стало?
-Сбежал, мразь. Я же ведь…
Аноев заплакал.
-У меня до войны, когда я в Ростове жил, у меня невеста была. Любили друг друга очень. Всегда меня понимала, поддерживала во всём. Как война началась, думал, сейчас фашистов побьём, вернусь к своей Ане и женюсь на ней, а тут мне весточка на фронт от её матери приходит, что увезли её и сестру её немцы, потому что они евреи. Я застрелиться хотел. А когда мы Освенцим освобождали и архивы их изучали, я нашёл их имена в списке особого отдела. Этот особый отдел располагался в небольшом бункере. Там и работал Менгеле.