— Ну, а если…
— Чео «если?» — перебил сердито Герасим. — Я за вас все уж сдумал. Получите свою долю. Попомни, Аким, другого такого случая не припадет. Провороним — всю жизнь сокрушаться… этакое богатство само в руки лезет.
Аким и Митяй ускакали. Лапаногов спешился, привязал коня к задку телеги.
Ни слова не говоря, вынул саблю, нашарил ремни и освободил ноги Ванина от пут. Тот ошалело глядел на Лапаногова.
— Слезавай.
— Зачем? Никуда я не полезу.
— Я, можа, на свободу тебя отпущу, — усмехнулся Герасим.
— Ой, ли? На то ты и казак.
— Не все, что со шляпкой, грибком называется. Некогда мне, Яков. О деле время говорить. С глазу на глаз. Слезавай.
Ванин с трудом приподнялся на корточки. Ноги затекли, он растер их и кое-как спустился с телеги.
— Саквояж далеко зарыт?
— Здеся… но и не так уж, чтоб близко.
— То-то и оно… Тебе из того саквояжа третья часть. Соглашайся. Так и так — ничего не теряешь.
— А мне ничего и не надо. Я с серебром да с золотом всю жизнь провел… в рудниках, в шурфах. Ни золотником никогда не побаловался. Убил палача Пимона не за золото. Камера постановила, камера просила… На следствии, на суде это зачтется.
— Жди, как же. «Зачтется…» Думай, Ванин.
— Я и то думаю. — Ванин мотнул бородой. — А эти мужики как? Без доли?
— Кто? Ионов с Макухой? Жирно им будет.
— Ружжо оставь, с ружжом не пойду, — отрезал Ванин. — Я вырою клад, а ты курочки взведешь…
— Оставлю, — согласился Лапаногов.
— И саблю оставь.
— Казак без сабли хуже бабы.
— Ниче. Ты с саблей-то, можа, поопаснее, чем с ружжом. Стрелишь, да мимо, а срубишь под корень.
— Ладно, пойду безоружным.
— Ну вот, сговорились. Богачество хорошо, а согласье лучше.
Лапаногов пошел привязывать повозочную лошадь. Он свернул с дороги в лес, проехал малость и остановился.
— Славненько тут отдохнете, — сказал он Макухе и Ионову. — Как у господа бога в гостях. Воздух пьешь, воздухом закусываешь. Дайкося я вас стащу на травушку. Посидите, пождите нас. Развязывать не могу, рано. А потом развяжу. Вот управимся с саквояжем и тогда уж…
Он ушел вместе с Ваниным в кусты, Макуха и Ионов знали, куда те направились, и на лицах у них появилось оживление. Надежда на то, что они останутся в живых, проросла в их душах маленьким росточком. Они поминутно озирались и чутко прислушивались к треску и шороху леса.
…Шаги Лапаногова заставили их встрепенуться. Они стали подниматься с земли, кряхтя и охая от боли в теле. Увидя, что Лапаногов один, Макуха спросил в тревоге:
— А где Яков?
— Яков-то? — задумчиво переспросил Лапаногов, доставая из телеги шашку. — Яков-то на воле-волюшке.
— Стрекача такого задал — заяц не догонит. Да-а… Эх вы, горемыки-разбойнички! Сидели бы на печи да ели калачи. А вы туда же… Высокопробного золота табакерку захотели!
— А где Яков? — упрямо повторил Макуха.
— Вот ведь какой ты привередливый! Подай ему Якова да и только. А где я его добуду? А? Ну, где?
Разговаривая сам с собой, Герасим повел плечом, вынул саблю из ножен, попробовал острие пальцем, пробормотал:
— Богу помолись и за дело берись. И-эх, соколики!
Он перекрестился, переложил саблю в правую руку и со всей силой тилиснул Макуху в стык шеи с плечом. Макуха обмяк, повалился…
Ионов, закричав дурным голосом, запрыгал от телеги, как кузнечик, но и его свалила сабля…
Алганаевы ожидали Лапаногова на свертке дороги.
— На Выселки никто не правил? — спросил тот братьев.
— Не. На Петровский завод проезжали, на Мухоршибирь, а на Выселки не.
— А ты что, один ли, че ли?
— Один, — криво усмехнулся Герасим.
Аким, с коня заглядывая в телегу, присвистнул:
— Фыот-ти! Это чео тамотко? Кто они? Кровь…
Лапаногов, не глядя на телегу, хмуро обронил:
— Бежать сдумали… сердяги. Вот я и сделал из двоих четверых. Послал в тусветиый мир.
Аким побледнел, снял фуражку, перекрестился.
— Ну и наделал ты делов, Герасим! Середки ни в чем не знаешь. Пустился во все тяжкие.
— Вместе замышляли. Чео серчать? Иль труса празднуете?
— Ванин где? Деньжата, золото? — торопливо спрашивал Аким.
Лапаногов нехотя ответил:
— Омманул он меня. Сжулил. Пошли откапывать саквояж безоружные. Я думал, придушу его… А он, сиволап, возле клада тесак хранил. «Не подходи, — упреждает, — башку снесу».
— И что же? — срывающимся голосом крикнул Аким.
— Половину отдал. И ушел Ванин… хвост трубой. Тю-тю!