— Я желаю, чтобы ты вознесся поближе к солнцу, лишь бы оказался подальше от меня.
— Ха! От богатства еще никто не отворачивался. Всякий бурят посвистывает, судя по тому, сколько у него лошадей. Видела, сколько лошадей и скота пасется в степи? Это все мое! Отец поделил свой скот на шесть стад: четыре его жены — четыре стада, пятое стадо мое и шестое его самого. Но если тебе этого мало, — он махнул рукой в сторону, где простиралась степь, — я упрошу отца поубавить поголовье скота у его жен и собрать для тебя отдельное стадо. У нас в роду будет стадо твоего имени! Тебе и этого мало?
— Коровьим языком лижешь, а лисьим хвостом гладишь! Ненавижу! Как сына тайши и как мужчину… Протягивай ноги по своему одеялу. Лучше отпусти меня домой. Мир велик, и мы можем не мешать друг другу.
— Мне нужно взять от тебя женщину, — повторил он упрямо. — Больше ничего… Только женщину. Живи, как живешь. Хочешь работать — работай. Не хочешь — не надо. Хочешь по гостям ездить — езди. Не хочешь — не надо. Живи, как живется. Но как женщину я возьму тебя всю без остатка.
— Можно сколько угодно делить стада, но мою ненависть к тебе нельзя убавить.
— Посидишь в арестантской и станешь сговорчивее!
Дампил позвонил в колокольчик. Вошли стражники.
— Посадить под караул. Кормить тем, что остается собакам.
…Старший стражник подошел к дверям арестантской избы, потянул за железное кольцо. Что-то заскрипело, дверь стала подниматься, и скоро открылась темная и широкая щель.
— Лезь туда. Ну! — подтолкнул ее стражник. — Тут лестница, по ней спустишься. Да пошевеливайся! Тюрьмы не видела, что ли?
— Я не полезу туда! — крикнула Бутыд. — Что я такого плохого сделала, чтобы сидеть в тюрьме?
Стражник равнодушно ответил:
— Этого мы не знаем, что ты там такого наделала.
Лестницу стражники убрали, как только она добралась до полу. Тусклый свет из маленькой отдушины струился сверху, едва достигая пола. Было темно и сыро.
Скоро она почувствовала, что зябнет, обшарила все вокруг, но ничего не нашла, кроме охапки соломы.
Темнота подкрадывалась вместе с сыростью и холодом, давила, сжимала в комок трясущееся тело.
Банзаров ехал в Хоринск. В возке душно, жарко. Добраться бы скорее до улуса, отдохнуть в холодке… Хотел подремать, но какие-то звуки, проникавшие в окно возка, мешали. Не то плакал кто, не то молился.
Возле самого возка зацокали копыта казачьей лошади. В крышу постучали:
— Ваше благородие! Никак беспорядок на дороге. Велите остановиться.
Банзаров выглянул из окна.
Впереди, у небольшого моста, толпился улусный народ. Стражник при мундире и сабле размахивал руками, обращаясь к толпе. До слуха Банзарова долетали слова:
— Раз-зойдись! Кому сказано?
Возок подъехал к мосту. Банзаров вышел на дорогу и спросил стражника, что случилось, почему собрались люди.
— Да вот, велено лечить от помешательства, — ответил стражник, показывая рукой на народ. — А как его вылечишь?
Толпа расступилась перед Банзаровым. Некоторые узнали его, снимали шапки и кланялись. На траве лежал полуголый старик бурят и время от времени охал и стонал. Туловище старика было обмотано веревкой и конец ее кольцами сложен тут же.
— Кто такой? Почему лежит? Что с ним?
— Лечим от помешательства по христианскому обычаю, — отвечал стражник, снимая фуражку и вытирая с лысой головы обильный пот. — Человек этот, по имени Буда Онохоев, отселен из хоринских улусов… принял христианскую веру. В родовой управе вынесли заключение: тронулся умом. Фельдшеров-докторов нет во всем округе. По крестьянскому обычаю лечим…
— Как это? — опешил Банзаров.
— А так. Раздели догола старикашку… Как он ни брыкался, обвязали веревкой и спускали в пещеру. Те, кто посмелее, лезли к нему и пугали его, дергая за веревку. А он, сердяга, чуть не окочурился.
— А что же он тут лежит?
— Дак где ему? Надо бы молебен отслужить, да попа нету.
— Одежа, обутка ему новые положены, а ни того, ни другого нет! — выкрикнули из толпы.
— Везите его в Хоринск и оставьте в покое, — приказал Банзаров. — Никакой он не больной, выдумали все.
Буда-христианин, услышав, что его собираются вести в Хоринск, залопотал торопливо, пытаясь подняться:
— Господин чиновник! Не велите в Хоринск… Велите домой отправить! Ради бога единого, безначального и бсконечного, невидимого и неописанного, превыше небес пребывающего… Буду жаловаться архиепископу, генерал-губернатору! Отвезите к жене, к деткам… Бога молю, чтобы Бумбу-тайшу покарала видимая и невидимая сила божья, все сотворящая и животворящая…