— Вот я страху натерпелся, так это уж не забудется… — заговорил Герасим Лапаногов. — Это уж было… чуть не убивство.
— Неужто ты, Герасим, страху подвержен? — спросил Жарков. — Я уж, грешный, думал, что у тебя заместо сердца ледышка.
— Э-э… ледышка-то что!? Полетит пуля в тебя — тогда узнаешь. А вот эти беглые… Я на них смотреть не могу. В глазах темнит. А тогда было… чуть не убивство. Поутру узнал я от проезжего купца, что, минуя казачий пикет, в шести верстах вверх по Уде проехали верхами четверо политических беглых с ружьями. Те, что супротив самого царя… Отрядили мы за подмогой в Никольское селение, оттуда после полудня приехала полиция. Вызнали у пастухов, куда подевались политические. Подъехали к зимовьям, уже темнело. Гляжу, выбегли двое, лошадь отбившуюся хватают. Ну и они нас углядели, дали знать остальным. Началась погоня. Скачем наизволок. Конь подо мной добрый, выезженный. Настигаю я заднего, кричу, чтобы сдавался, а он обернулся: «Накось, выкуси!» — да в меня тычет этакой пикой… К шесту нож привязан… Такое у него орудие. Ну, я ему баловаться не дал. Прикладом карабина огрел по макушке, сшиб с лошади. Скричал полиции, чтобы того злодея они взяли, а сам погнался за другим отставшим… Да-а. Гнал я его версты три. Он стрелял в меня, пуля увильнула возле уха.
При темноте разглядел я всех политических на угорье. Оглянулся — близко от меня едет полицейский, более никого не видать, отстали. Дождичек зачал покрапывать. Покушался я выпалить наобум из карабина или пистолета, но от сырости выпалить не смог. И политические покушались раза четыре выпалить в меня, но тоже не сумели из-за сырости оружия, а то бы убивство было. Постоял я… Что делать? Давай кричать: «Беглые здеся, окружайте!» От моего крика те пустились в густоту леса. А я с тремя полицейскими скакал за ними неподалеку. Беглые забежали в самый густняк, а там крутой подгорок. Отпустив лошадей, побежали по самой густоте деревьев. Выдрались мы из чащи, забрали лошадей, кинутых беглецами. Погнали их к зимовьям, где и нашли остальных полицейских и казаков. У огня грелись. Которые уже водочки налимонились и сидя уснули. А меня трясет. Гусиная кожа по всему телу… От злости трясет.
— А тот политический, которого ты сшиб?..
— Тот-то? Упустили его. По темноте уполз под яр, вплынь по реке сбег. Где его сыщешь?
— Лошадьми токмо и попользовались?
— Это уж как бог свят.
Не утерпел, вступил в разговор Ванюшка Кудеяров:
— А я, право, не жалею, что ты, Герасим, не попользовался удачей.
— Что это так? Или зол на меня, не угодил я тебе чем?
— Сдается мне, что поубивал бы ты их, попадись они тебе в полон.
— Ха!.. Супротив самого царя-батюшки замахиваются, а мы, казаки, что?.. Потачку им давать? За тую убиенную головушку царь наградит, бог простит.
— А ежели бы с теми политическими оказался Лосев либо Мансуров?
— Все едино.
— Казаки же они! Служили вместе…
— Ноне они не казаки, обозначены клеймом.
— То-то Петька давеча сказывал, что в груди у тебя заместо сердца…
— Ты чео? Уж не это ли самое? Не зашел ли ум за разум?
Их едва помирили. Лапаногов, может быть, и не отступился бы от Кудеярова, донес бы начальству, да все же после убийства выселковских мужиков побаивался всякой ссоры с казаками. Вдруг да что откроется… Поэтому он попытался убедить Кудеярова да и остальных в своей правоте, в том, что злоба его на беглых не просто так, не из-за пустяка.
— Они, эти каторжники, агромадно злые, — продолжал Герасим. — Не приведи бог. Вот, Кудеяров, случай какой был. Унтер-офицер Нерчинской инвалидной команды послал за водой на ключ арестантов двоих. Надо было камеры помыть. На подходе ожидалась партия ссыльных. Ну, взяли они ушаты, отправились. Препровождать их нарядили казака, моего знакомца-дружка. Дак они его на ключе зарезали ножом. Ходил я смотреть сердешного… На голове явственно видать багрово-красный знак. Можа, ушатом хлобыстнули. А на боку кровь. Мундир-то с рубахой мы сняли, оголили тело — меж ребер две раны. Одна-то неглубокая, всего лишь прокол до реберной кости, а другая при осмотре штаб-лекарем оказалась смертельной. Ножик-то задел легкое и проколол…
— А ножик-то как к ним попал?
— Откуда был взят ссыльными нож — этого прямых следов не открыто.
— Этот твой дружок, видать, столько насолил каторге, что люди не стерпели… укокали его, — сказал рыжебородый заудинский казак Андрей Назимов. — На убивство каторга идет не часто.