Не находите ли вы, любезный, что я побеседовал с вами вполне откровенно?
— Нахожу, — ответил Банзаров.
Архиерей перекрестил его в темноте. Карета остановилась.
Банзаров сошел на мостовую, выискивая огоньки поповского дома. «Как же… — подумал он об отце Ниле, — так я и дамся вам быть пешкою в вашей политике…»
Глава четвертая
С ободранными ногами, обносившийся, голодный добрался глухой ночью Очирка Цыциков до Нарин-Кундуя. Выйдя из кустов, остолбенел. Материнская юрта разобрана: столбы выкопаны, лиственничные плахи навалены горкой… Пахло углями, кожей, сухим лежалым деревом.
В стайке ни овец, ни коз, ни коровы, ни лошади. Защемило сердце. Сколько тайги, хребтов, рек осталось позади, торопился, а пришел — никто его не ждал, никому он не нужен, голову приклонить негде.
«Что с матерью? Откочевала куда, что ли?»
Темные глыбы юрт молчали.
Постучал к соседу Санжи Чагдурову. Вместе, как-никак, уходили на Амур. «Дома ли он, вернулся ли?» Стучал долго. Рядом залаяла собака, взмыкнула корова, шумно завозились овцы.
— Кто там?
— Цыциков… я…
В юрте помолчали: не то не расслышали, не то раздумывали.
— Цыциков я, сосед ваш!
В дверях при блеклом, рассеянном свете луны стоял Чагдуров с ружьем.
— Неужто ты? Очирка разве?
— Ну.
— Проходи. Гость, можно сказать, вовсе нежданный.
Цыциков еще дверь за собой не закрыл, котомку со спины не скинул, а хозяин уже поспешно заговорил:
— Юрту свою видел? Ну вот. Опоздал ты маленько. Схоронили хозяйку. Тебя все ждала… Ломотные недуги у нее были. В груди болело. Ламу позвали, полечил ее — не помогло… Сам понимаешь, было бы чем возблагодарить — полечил бы куда получше.
— Скот-то какой оставался у нее?
— Да какой там скот… Лама взял за лечение. Похороны… Ничего не осталось. Пропили, проели… родственники.
— И лошадь мою пропили? — дрогнувшим голосом спросил Очирка.
— Лошадь? Не-ет. Лошадь твоя цела, она у Ранжуровых.
— И на этом спасибо. Джигмит дома?
— Э! Какое дома! Джигмит давно в Оренбурге, на Урал-горе. С ним наших пятеро уехало.
— Зачем?
— Да готовятся к походу на Амур. Воевать учатся. Скоро выступаем. Приказ вышел — казакам никуда не отлучаться. Джигмит-то, как вернулся с Амура, был произведен в зауряд-хорунжии, а я — в пятидесятники. Не слыхал, поди?
— Где мне слышать…
— А сам-то ты куда подевался? Мы пождали тебя, пождали…
— В плену побывал у манджур, в глаза смерти поглядел.
— Как же тебя угораздило?
— Косорина выдал. Помнишь его? Еле ноги унес.
— Ты садись, садись. Хозяйки моей нету. Уехала третьего дня к своим родителям в Кижу.
Пока Чагдуров возился с посудой, разжигал очаг, Очирка лихорадочно думал, как ему быть. Он не чувствовал и не замечал, что слезы текли у него по щекам и бороде, что пальцы мокры от слез. Было жалко мать, не дождавшуюся его, единственного сына, жалко старую юрту, порушенную, растащенную чужими руками, жалко скота, забитого на мясо и съеденного, пропитого невесть кем…
— Слышь, Очирка! — позвал тихо хозяин. — Тебя кто-нибудь видел?
— Да нет, не должно, я оберегался.
— На тебя розыск пришел. Велено сдать властям и везти в Иркутск.
— Кому повышение в чинах, а мне опять… каторга?
— Ты бы уходил до свету… пока тебя не видели.
— Заарестовать я тебя не могу, но и укрывать не могу. Жена, дети у меня… Не пощадят, как узнает начальство.
— Куда мне деваться? Ни юрты, ни семьи.
— Ты бы… сюда не ездил. Здесь сыскать могут. Уходи куда подалее. Фамилию возьми какую-либо, имя…
— Цыциковым меня мать породила, Цыциковым и останусь. Сдохну, как собака, но сдохну Цыциковым. От имени отцовского не откажусь, не отрешусь.
Очирка поел в один присест досыта впервые за многие дни. Пробирался сюда аж с еравнинских озер, где зиму проработал у богатого скотопромышленника.
— Не знаю, как быть с твоей обмундировкой? — спросил, вроде как самого себя, хозяин и принахмурился. — Казак ты или не казак — не пойму. Предписания не признавать тебя казаком не было. Предписание было арестовать тебя. А как с обмундировкой — не могу знать. Никто ничего не объяснил.
— Или уцелело что?
— Гимнастерка, шаровары, шинелишка, папаха. Я, как пятидесятник, взял на сохранение.
— Обмундировка моя, а не казенная. Чео тут знать? Отдай мне и все.