— Но дело Амура захиреет!
— А мы его будем питать Камчаткой, и дело сие не захиреет! — заметил Муравьев. — Нам всем Амур дорог и желанен, не одному тебе, господин капитан первого ранга.
Николай Николаевич про себя думал:
«Чего воду в ступе толочь? Невельской весь ослеплен своим открытием Амура для России, он листы пекинского трибунала не читал… Для него Камчатка помеха. А того не хочет понять, что станет Камчатка областью, и тогда в Петербурге от нее не отвертятся, расходы на нее по всем статьям пойдут, хочешь не хочешь, а заводи там губернское правление и все подобающие ему присутственные места, хочешь не хочешь, а думай, как ее от неприятеля уберечь, как и какое ей развитие дать. Ну, не без того… То, что бы следовало Амуру, пойдет туда. И зря пойдет. Да что поделать, если иного выхода нет? Без Камчатки никто в Петербурге Амуром заниматься не будет. Не-ет… Через Камчатку только и на Амуре можно утвердиться. Побьем англичанина в Петропавловске… Ну, тогда все! Тогда песенка Нессельроде считай что спета. А как же! Если побьем, да. Спета, спета! Спросите-ка тогда: почему побили англичан в Петропавловске? Легко ответить. Куда как легко. Сплавили по Амуру солдат, пушки, порох, провиант. Для Камчатки. Для Петропавловского порта. Вот и побили англичан. А без Амура не вышло бы. Без Амура… Вот какая политика, Геннадий Иваныч! Долой ум заскорузлый!»
Все эти мысли бродили в голове Муравьева, когда он смотрел на недовольного и растерянного Невельского. Но генерал и не подумал делиться всем со своими спутниками. Он доверял только подполковнику Михаилу Семеновичу Карсакову. Михаил Семенович с полуслова понимал генерала, при исполнении его распоряжений был всегда точен. Кто бы мог подумать, что из беспечного гвардейского офицера Семеновского полка так скоро под опекой губернатора выйдет образцовый чиновник по особым поручениям, готовый за Николая Николаевича в огонь и в воду! Первое время в Иркутске ходили слухи, что Карсакову просто везет, что он родственник губернатора, а отсюда и всякое такое… То, что Мишенька любезный — родственник, это верно. Но только скоро все поняли, что на одних родственных чувствах с генералом кашу не сваришь.
Поглядывая на высокого, плечистого и ловкого подполковника, Муравьев решил:
«Вот кого надобно отправить в Петербург с рапортом об окончании сплава».
Карсаков в сопровождении нескольких офицеров штаба сел на шхуну «Восток» и отбыл в Аян.
Муравьев с Невельским и Казакевичем готовились к пешему переходу в Николаевский пост. Генерал торопился осмотреть этот пост, лежащий в устье Амура. Здесь предполагалось строительство земляных укреплений, площадок под батареи и казарменных помещений для сводного батальона солдат и матросов.
Погода быстро портилась. Небо хмурое, со зловещими клочьями темных облаков. Они низко неслись над бухтой под ударами ураганного ветра. Темно-серые волны с глухим рокотом бились о берег. Мрачные тупоголовые горы отвесно высились над самой водой. В сажени над урезом воды — голый, иссеченный волнами и ветрами камень, наслоенный друг на друга террасами. Выше террас — черная грива хвойных деревьев, как огромная меховая обшивка гор. Еще выше густые заросли кедрового стланика, обрывистые, головокружительные кручи, заросшие ползучими растениями. Всюду причудливые и хаотические нагромождения камней, обломков скал и вывороченных с корнем деревьев.
Яростные волны с шипением разбивались о подковообразную скалу, чудом уцелевшую среди необузданного напора океанских бурь. Своей дальней частью подковы эта скала упиралась в каменный постамент, временами оголяемый волнами, ближняя же часть подковы сращивалась со скальным берегом. Между дальней и ближней частями скалы-подковы зиял огромный овальный проход — то ли обвалилась порода при сильной буре, то ли землетрясение вырвало утробу у этой скалы. По ее верху тянулись заросли колючего кустарника с ярко-красными цветами — того же самого, что рос по склону береговой, сопки.
Муравьев поежился, увидев лукоморье при непогоде. Он подумал о том, что тут мрачно и дико и что на Николаевском посту, куда он скоро отправляется, тоже мрачно и дико, и было страшно оставаться одному перед безбрежным свирепым морем, перед неприступной высотой горных вершин, перед хмурым, нелюдимым урманом, росшим на полуденных скатах холмов.
Пока добрались до Николаевского поста, Муравьев и его спутники изрядно натерпелись. Продирались через чащи травянистых растений, пустив вперед оленей с гиляками. Гиляки пробивали тропу, размахивали чадящими дымом факелами. В воздухе роились тучи гнуса и мошкары. По берегам, островам и протокам Амура тянулись нескончаемо травяные заросли из зонтичных растений и тростника.