Не испрашивая высочайшего разрешения, решился я, Миша, своею властью увести эскадру из Петропавловска. И войска… Сие будет исполнено в величайшей тайне. Самые ближние знать не могут. Даже Невельскому писать не стану. Не хочется писать, рука не поднимается. А он-то рад будет. Во всей России он один будет рад, что мы уйдем с Камчатки.
Карсаков побледнел, не вдруг нашелся, что ответить.
— Ваше превосходительство… да как же так? Бросить на произвол судьбы целую страну — Камчатку?
— Да, бросить! Но чтобы спасти то, что должно быть спасено.
— Помимо воли государя? Мне страшно за вас, Николай Николаич. Государь строг и даже не остановится перед крайностью. Одно дело тогда… с экспедицией Ахтэ. И то пронесло, слава богу. А ведь тут… Ахтэ — это что? Это так себе. А вот Камчатку бросим — весь мир оповестим своим отступлением. Позора сколько! Давно ли трубили о победе и — на тебе…
Карсаков схватился за голову.
— Государю пока угодны мои дела, — проговорил Муравьев. — Мне только это и нужно знать, ибо с этой уверенностью я могу смело действовать на огромном моем поприще. Мои камчатские герои славно награждены государем и не оставлять же мне их на верную погибель. А о себе я мало думаю.
— Но ваша судьба, Николай Николаевич! Здоровье ваше…
— Здоровье мое все должно переносить без оговорок и рассуждений. Нужды и беды отечества этого требуют. Ну, так как же, одобряешь ты меня или нет? Сделай дружбу, скажи откровенно.
— Больно думать о снятии обороны с Петропавловского порта. Я готов бы там смерть принять, но… Думаю, выхода нет, ваше превосходительство. Отправьте меня курьером.
— Ну уж нет, не отправлю! Курьер повезет всего-навсего пакет. Это любой сможет, а тебе завтра же ехать в Читу. Дела там идут час от часу хуже. Пушки развихляи столичные без лафетов прислали, оковку им делаем на Петровском заводе. Возьми всех кузнецов из нерчинских заводов — они там никаким казенным делом не заняты. Порешил я так… Раз Завойко придет с войсками на Амур… Экспедицию Невельского упразднить. Вместо нее будет управление Камчатского губернатора контр-адмирала Завойко. С местонахождением в Николаевске. Все чины экспедиций Невельского поступают под начало Завойко. Он же назначается начальником морских сил.
— А Невельской?
— Невельского полагаю назначить при себе начальником штаба. А тебя ставлю начальником сухопутных сил.
Карсаков не скрыл удивления:
— Геннадия Иваныча? При штабе? Вот тебе и раз!
Муравьев холодно блеснул глазами:
— Чин у него с громким названием. Это верно. Но зато у меня при штабе никому он мешать не будет и закончит там свое поприще почетно.
— Но он отменный офицер и моряк! Открыл устье Амура!
— Честь ему и слава! А вот… не хотелось… да скажу, ладно. Получил от него недавно зимнюю почту. Невельской просит не обездолить его народом: строю, мол, много. Ну, как не войти в его положение? А только ведомо мне, что строит он батарею на увале, против своего дома, а не там, где приказано, — против входа в реку. Вот к чему ведет излишнее самолюбие и эгоизм! Посмекай, как тут быть?
Николай Николаевич подбежал к изразцовой печи, будто погрел руки, а Карсаков видел, что генерал не руки грел, а был в сильном гневе.
И офицеры жалуются на него — выкрикнул Муравьев. — Мичмана безусого посадил за писаря, а тот не ведает, как бумагу служебную составить. Ни бельмеса… С чего начать, не знает. Невельской обозвал мичмана лабазником: «Тебе, мол, не перо в руки, а полено».
Карсаков осторожно заметил:
— Мичман тот сам смеялся в ответ на вспыльчивость Геннадия Иваныча и в кругу офицеров уверял, что когда учился в гимназии, то учитель чистописания тоже называл его лабазником и обещал вместо пера дать ему в руки лучину.
— А с ревизором? — не унимался Муравьев. — Офицера заставил принять сто тысяч ассигнациями с кучей долговых расписок да все имущество Николаевского и Мариинского постов, тот завел шнуровые книги… приход… расход… Сам этого имущества и в глаза не видел. Явился к Невельскому: «Подпишите». А он? И не подумал. «Вы что! — закричал. — Хотите сделать из меня командира судна!» Ревизор отказался вести хозяйство И он прав. Доносят мне, что так все в бесхозном виде и оставлено.
— Доносят правильно, ваше превосходительство. Только спешат… Ревизор с Невельским уже помирились. Геннадий Иваныч вспыльчив, да зла не таит.
Генерал отскочил от печки, размахивая руками:
— Что-то много у Невельского адвокатов!
«Боже мой! Как сурово судит он людей, — подумал Карсаков. — Давно ли восхищался Невельским, писал наследнику-цесаревичу: «То, что мы твердой ногой стоим на Амуре, вся честь принадлежит Невельскому!» А вот стоило Геннадию Иванычу поспорить с генералом из-за Камчатки… Ну, мало ли чего… с кем не бывает. Да и кто из них прав? История рассудит. Теперь вот из-за этих пушек… Стоило Геннадию Иванычу изменить фортификацию, как он уже и обесценен генералом. Может, и следовало те пушки ставить на увале?»