— Ты еще жив, старый ворон? — с просил гнусавым голосом баргут. — Пора бы тебе подняться на небо.
— Чего надо твоему начальнику? Принесли вас сюда злые духи…
— Мой начальник знает, что твой сын казачий пятидесятник. Где он? Где твои бабы? Кто в люльке?
Ранжур промолчал. Надо тянуть время. Из станицы вот-вот поспеет выручка. Толстый маньчжур заглянул в люльку, что-то отрывисто сказал толмачу.
— Начальник велел передать, чтобы вы все убирались от границы подальше, — заговорил Косорина. — Если заведете новый скот, мы и его угоним. Если засеете пашню, мы вытопчем посевы. Понял? Скажи сыну…
Толстый маньчжур опять что-то залопотал бойко и отрывисто. Баргут пояснил:
— Начальник колеблется, не взять ли ему с собой вашего ребенка.
Старый казак, бледнея, поднялся:
— Берите коров, берите овец! Но не берите человека! У нас говорят: «Скотская кровь вкусна, а человеческая кровь дорога».
Хунхузы наперебой зашумели, обращаясь к своему предводителю. Тот махнул рукой, и все поспешили к выходу. Маньчжур замахнулся на Ранжура нагайкой, но не ударил. Подскочил к люльке. Покосился на хозяина, у которого пальцы рук то сжимались, то разжимались.
Ранжур закрыл глаза, когда маньчжур отошел от люльки. Косорину он слушал уже кое-как.
— Передай сыну… Мы вернемся, если вы не откочуете от границы. Разорим всех до ниточки, улус выжжем до пепла.
Хунхузы сели на коней и ускакали. Опустели хлева в Нарин-Кундуе. Ветер хлопал раскрытыми воротами. Нигде ни корова не промычит, ни овца не взблеет. Во дворах мерзость запустения. Ветер завывал над трупами собак, пронзенных стрелами.
Казаки, упрежденные Балмой о набеге, прискакали с острова Хаястый в Нарин-Кундуй, но хунхузы ускользнули урочищем Абалай. Теперь лови ветра в поле…
— Пока ты тут, пятидесятник, ладошку слюнявишь Да о затылок трешь, — кричал на сходе Цыциков, — воры за кордон уйдут, лишат нас мясного и молочного провианта. Пухнуть всем от голода? Давай, пятидесятник, снаряжай погоню. Отобьем скот, пока они далеко не укрылись.
Джигмит подумал: «Сотнику доложить! Время уйдет… Как быть?»
— Может передать след манджурцам? — проговорил он неуверенно. — Надо, казаки, поступать по закону, а то еще хуже будет.
— Хуже-то некуда! — выкрикнул Пурбо Ухнаев. — Без скотины куда мы? Манджурцы так и так… никого не сыщут, они с хунхузами заодно.
Послышались крики:
— Снаряжай, Ранжуров, погоню!
Вокруг пятидесятника возмущенные злые лица. Кое-кто уже кинулся к лошади — готовы скакать сломя голову.
Джигмит уважает закон, любит уставы воинские, порядок во всем. Но что ему делать? Сам с пустым двором… Чуть было сына не увезли воры. Как подумал о сыне, скрипнул зубами.
— По ко-о-ням! — полетела команда.
Гривастые полудикие лошади крупными взмахами ног несут казаков к границе. След хунхузов хорошо проглядывается. Вот тут коров гнали, тут овец… Лужа крови… Прирезали скотину… Ту, что не могла поспевать за стадом. Волосяную петлю оставили. Торопились, ну и забыли в суматохе. Они же знают пограничный закон. Воруй, да не попадайся. Знают и то, что казаки бросятся вдогон. Но вот то, что погоня вознамерилась запятнать границу, про это не думали. Это не в обычае служебного караула — пятнать границу. Ну, если какой-то Очирка по своей воле и охоте полезет за кордон, туда ему и дорога. Поймают маньчжуры — шею свернут. Свои на выходе возьмут — плетьми отдерут по жалобе-представлению ургинского амбаня. А тут не просто Очирка… Целая полусотня Цонголова полка…
Вот и граница. Бродное русло Чикоя. Острова, тальники купаются в воде, по берегу каменные россыпи. На монгольской стороне — пусто. Гряды сопок тянулись к горизонту. Сопки такие же горбатые, со скользкими откосами, с желтыми промоинами песков, какие: и под Нарин-Кундуем. Такие же и не такие… Чужие они, запретные.
Границу и бурхан бережет. Заедешь туда, а там лошади обезножат, копыта отпадут у них.
За спиной Джигмита всхрапывали кони, рвали удила, почуяв что-то тревожное. Мужчине нельзя попусту тратить мысли.
Джигмит подозвал десятника Санжи Чагдурова.
— Отбери десятка два казаков, — сказал он ему. — Тех, у кого резвые бегунцы. Упреди воров…