Муравьев пешком дошел до палатки князя, и там сразу же началось потчевание его чаем и сластями.
— Очень рад, что вчера дело с разграничением окончено, — сказал Нйколац Николаевич. — Приступим к чтению и проверке текста на манджурском языке.
Князь сказал улыбаясь:
— Самый лучший завтрашний день не вернет вчерашнего.
Муравьев и китайский главнокомандующий князь И Шань после всех необходимых процедур взяли каждый в одну руку по два подписанных экземпляра договора на русском и маньчжурском языках и передали их друг другу со взаимными поздравлениями.
Вернувшись на устье Зеи, Муравьев снарядил курьера в Петербург. В пакете лежал лист:
«Его Императорскому Величеству всеподданнейший рапорт. 1858 Год. 18 мая. Благовещенск на Амуре.
По данному мне Вашим Императорским Величеством уполномочию я заключил с Амурским главнокомандующим князем И Шанем договор, который имею счастье здесь в подлиннике повергнуть на высочайшее вашего величества воззрение и утверждение».
На зеленой лужайке по велению генерала выстроили солдат и казаков. Собралось местное население. Вынесли столик, закрытый ризами. На столике икона пресвятой богородицы. Архиепископ Иннокентий, рослый и мускулистый, с обветренным грубым лицом перекрестил Николая Николаевича, Муравьев поцеловал его руку.
Началась служба — пропели благодарственный молебен по случаю подписания Айгуньского договора. Владыка обратился с речью к генералу:
— Господь помог тебе совершить одно из вековых дел. Благословен господь бог наш, вложивший в сердца народа нашего такую мысль и избравший тебя, богоизбранный муж, в орудие такого великого дела, и укреплявший и укрепляющий тебя своею силой! Благословен господь бог твой и благоволен ты богом вышним, устроившим это дело так вожделенно, дружелюбно и без посредства оружия.
Отец Иннокентий взмок от усердия. Трудно собирался с мыслями. Ранее не приходилось ни на молебнах, ни на проповедях произносить подобное. Его слушали со вниманием и радостью.
Поглаживая пушистую окладистую бороду, владыка заговорил властным басом:
— Не время и не место да и не по нашим силам исчислять или оценить все твои, скородум, заботы, усилия, труды, борения, твои подвиги, понесенные тобою к достижению твоей главнейшей цели. Их вполне может оценить только будущее и… сама история укажет потомкам нашим, сколь велико сие дело.
Муравьев перекрестился. Странно нынче у него на душе. Давно пора сойти с ума от радости, от величия и торжества содеянного, а он спокоен и ровен во всем и со всеми. Как будто обычный молебен…
Через шеренги солдат и казаков до него доносились слова собственного приказа, читаемого майором:
— Соотечественники! Друзья и соратники! Поздравляю вас! Не тщетно трудились мы. Амур сделался достоянием России. Светлая церковь молится за вас. Россия благодарит. Ура!
После молебствия и парада войск Муравьев вместе со штабом отплыл к низовьям Амура на пароходе. В пути избирались удобные места для поселения пешего батальона.
С генералом ехал Петр Васильевич Казакевич, назначенный губернатором Приморской области.
Муравьев уже не помнил, что три года назад выказывал недовольство медлительностью Казакевича перед поездкой его за границу. Да и что помнить? Пароходы тот в Америке закупил и благополучно доставил их в устье Амура.
Петр Васильевич пополнел, стал осанистее, медлительнее, отрастил длинные бакенбарды.
— Ну вот, братец, — похохатывал Муравьев. — Ты первым вошел в устье Амура. Тебя за тот предерзновенный успех назначил я командовать первым сплавом. А нынче по моей протекции ты есть первый губернатор Приморской области. Какой области! Тут тебе, братец, и Камчатка, и Удский край, и Приамурье.
Казакевич, как и Муравьев, тоже похохатывал, уже не помня о том, что когда-то был обижен на генерала за то, что тот весь блеск славы за открытие устья Амура отдал Невельскому, как капитану корабля, а ему, старшему офицеру, достались лишь кое-какие блестки.
— Ну что же, — сказал Муравьев. — В честь нашей встречи заложим здесь селение.
— Места тут довольно приятные глазу, — заметил Казакевич. — Особенно вот эта скала. У черной воды да черная каменная высь… Право, чудесно. На той скале поставить бы памятник… Кому?
Муравьев усмехнулся, хмыкнул неопределенно:
— Будущее укажет — кому.