Публика все прибывала на площадь, привлеченная невиданным зрелищем. Все увидели, как за столом произошло какое-то движение среди сидящих, кто-то поднялся и начал говорить. Сначала ничего не было слышно, но шум скоро утих, и можно было разобрать слова.
— Объявитель сего… — глухо катился звук голоса полицмейстера —…в службу вступил в… году, в штрафах и под судом бывал. Ныне по совершенной неспособности к службе, за болезнями и старостью по предписанию генерал-губернатора и представлению командира полка уволен в отставку на жительство по реке Амур.
— Выходи! Выходи! — раздался возглас от стола подпоручика Леонтьева.
Из колонны, покачиваясь, нетвердо ступая, вышел и застыл пожилой солдат, с куриной грудью, красным опухшим лицом, вислыми седыми усами.
— Иван, сын Петров Пахомов, — объявил писарь. — Становись вот тут… отдельно. Лет имеет от роду пятьдесят два. Холост.
За столом засмеялись: «Вот уж наивсамделишная мокрая курица!»
Определено ему жить на Амуре в семейном состоянии, а посему, — звенело громко над площадью, — повелевается ему взять в жены поселенку Авдотью Цветкову, от роду двадцати восьми лет.
— Цветкова! Выходи!
— Где Авдотья Цветкова?
— Ваше благородие! — крикнула та. — Помилуйте… как же я? Казнь египетская! Душа не примет… Губошлеп он.
— Не разговаривать! Камелия острожная! Неохоча кобыла до хомута. Становись лицом к лицу с нареченным тебе Пахомовым! Живо! Я те… кузькину мать!
Ситников увидел, как двое казаков, подхватив названую невесту, выволокли ее из толпы и толкнули к оторопевшему и растерявшемуся Пахомову.
Авдотья стояла, закрыв лицо ладонями, плечи ее тряслись от сдавленных рыданий, платок сполз с головы и висел на плече, как крыло подбитой птицы…
— Быстро! Следующий!
По площади катился все тот же глухой голос:
…Ростом два аршина, пять вершков, лицом бел, волосы темно-русые, глаза серые, нос прямой. Вдов. В отлучке по округу чинить ему свободу. Велено по миру не ходить, а отыскивать пропитание посильным трудом. В жены ему определена Фекла Маркова, лет ей отроду девятнадцать.
В публике засмеялись, переговариваясь:
— Вот так муж и жена!
— С ней чего ему по миру-то? Она за двоих сработает. Не баба — гренадер!
— Сбежит она от него, паря!
От стола крикнул подпоручик Леонтьев:
— Розог захотела? Живо! Становись, христова невеста, супротив нареченного тебе… Не разговаривать!
— Да где он, жених-то? Окаянный. Чертушко гугнивый!
— Ишь ты, дочь Евы! Успеется душенька. Успеется.
Налюбуешься еще.
Писарь, обращаясь к колонне, вызвал:
— Иван Колотов! Лет имеет…
Из рядов ответили:
— Волею божеской помре…
— Из чьего этапа? — спросил Леонтьев.
— Здесь я, ваше благородие! Унтер Портнягин. Имею честь донести, что у солдата Ивана Колотова, следовавшего с этапной командой, появился знак болезни под правой пазухой. Сучье вымя. К вечеру знак уничтожился, но в плече и под мышкой набухло. Ночыо помре… Тело в гроб положено и в могилу опущено.
— Ну и толоконный лоб! Почему раньше не донес?
— Гм… Гм… Гм…
— Неча гумкать, дурак! Следующий!
— Виноват-с, ваше благородие! — продолжал унтер.
— Чего тебе?
— Смею донести, что могилу накрыли поверх земли досками и еще землею засыпали. А по настоящему обряду тело не предано.
— Почему?
— До испытания медицинскими чиновниками, ваше благородие. Анатомическим порядком… Как приказано. Подает сумление на болезнь заразительную: не последовало бы вреда от теплого времени. На благоусмотрение вашего благородия ожидать честь имею распоряжения вашего.
— Молчи, Портнягин! Ни звука никому. Ни гу-гу!
— Так точно! Слушаюсь!
Писари выкрикивали женихов и невест. Выходили из строя солдаты, из толпы — женщины-поселенки…
Эй, штрафельник! — кричал Леонтьев. — Чего горбишься? Не гляди волком! А то у меня… Невеста для тебя стара? Сам не тароватый, крепкий на ухо, косоротый… не молодец-сокол!
— С приданым невеста-то! — смеялись в толпе.
— Трени-брени невпроворот!
— Гунькиных лохмотьев сундук кованый!
Поселенка в белом платке, арестантской одежде из грубой крашенины, упала на колени, размазывая по щекам грязные слезы, просила:
— Ваше благородие! Милостивый государь! Елико возможно… Ваше благородие! — звала она невесть кого, глядя в пространство перед собой. — Какой он мне муж? Треклятый! Наложу руки… О, господи! Не муж он, а сатана в образе! Еловая голова. Гунявый старик!