Молитва кончилась. Граф поднялся вместе со всеми и снова стал слушать архиепископа.
— Господь благословен наш, — читал проповедь архиепископ, — внушил государю Российскому избрать тебя, великий муж, поводырем и пастырем нашим на тернистом пути к Востоку. Пожелаем же тебе, великий муж, новых деяний во благо любезного всем нам отечества! Мы верим и надеемся, что господь бог наш не оставит тебя и вложит в твое сердце новые великие силы для свершения великих и славных дел.
Муравьев-Амурский, отстояв напутственный молебен, поцеловал икону, поданную ему с аналоя, и пошел в Благородное собрание.
Площадь кишела народом. Раздались прощальные возгласы, прощальные напутствия:
— Служите везде, как служили у нас!
— Не поминайте лихом, граф!
— Счастливо вам!
Будто и нет того злого Иркутска, каким видел его недавно Муравьев-Амурский. Где же здесь бездна лжи и клеветы? Там и тут видны озабоченные, тревожные и серьезные лица. Взлетают в воздух шапки, папахи, платки…
— Не забывайте Иркутск!
— Приезжайте в гости!
— Графу Амурскому от благодарной России — ура-а!
— Ура-а-а!!!
С помощью казаков и полиции, едва прошел сквозь толпу встревоженного и обеспокоенного народа.
Громадная зала Благородного собрания и прилегающие комнаты забиты публикой. Тут и офицерские мундиры, и фраки чиновников, и сюртуки купцов. Тут и русские, и бурятские крестьяне. И всюду казаки, казаки, казаки… Его унтовое войско. Он создал его во имя великого дела!
— Я приехал к вам тринадцать лет назад. Несчастливое число… — Муравьев грустно улыбнулся, виновато оглядел собравшихся, задумался, потом вдруг встряхнулся как-то весь, и голос его зазвенел:
— Всем хороши были мои предшественники. Они любили есть, пить, волочиться и наживаться на взятках. Но когда назначили меня сюда, то они вообразили, что обойдутся красными словами и зваными обедами. На беду их бог дал мне молодость и глубокую преданность России, и я не мог щадить никого, кто забывал о пользе отечества. Вот и пошли на меня войной кабинетной, чернильной, дипломатической.
Ну да бог с ними, дело прошлое…
Меня выхватил из рядов государь и поставил так высоко, что заметили меня и в Петербурге. Но со столичными правителями я, однако же, ничего общего иметь не могу. Я иначе люблю отечество, чем они. У нас с ними не решалось ни одного дела в согласии и любви. У меня нет возможности много говорить об этом. Да и не нужно. Я далек от государя, как и он от меня, и перед ним никто слова за меня не замолвит, напротив, при случае всякий набросит тень. Да и сам я ни перед кем в перегиб не сгибался.
Я вел переговоры с китайскими амбанями и не без пользы. Айгуньский трактат тому свидетельство. А что в Петербурге? Самое смешное… Азиатский департамент во всех своих действиях кроется от генерал-губернатора Восточной Сибири и прячет от него впотьмах все то, что делается в Китае. А ведь наш край прилегает на тысячи верст к Китаю и живет торговлей с ним.
Как генерал-губернатор Восточной Сибири я не мог открываться вам во всем, что я делал, чего добивался. Моя должность не позволяла мне… Как граф Муравьев-Амурский я вправе раскрыть вам на многое глаза.
Жаль только, что многого я не успел завершить из того, что задумал. Покидая ваш край, я не вижу еще окончательного и полного урегулирования пограничных дел с Китаем.
В нашем обширном крае много еще горя и слез, часты неурожаи, болезни… Все это вы знаете не хуже меня.
Я желаю вам и впредь двигать вперед ваш край к процветанию и благополучию.
Благодарю за теплые, искренние пожелания мне удачи на моем новом поприще!
В едином порыве поднялся зал, рукоплеща и восторженно крича.
Из Благородного собрания в экипажах, кто мог, поехал в Вознесенский монастырь. А там уж собрался народ в ожидании. Тут же повозочный поезд графа.
Прощание было коротким.
Чиновники — «навозные» и туземные — вынесли графа на руках. Сделали несколько шагов Подскочили мужики в тулупах, вырвали у них графа, понесли… А у кибитки его перехватили буряты. Они произнесли последнее напутствие:
— Мы тебя, граф, не забудем, не забудь и ты нас!
Народ подхватил:
— Не забудь нас!
Все быстро начали сдергивать шапки с голов. Кто крестился, обернувшись на монастырь, кто осенял крестным знамением отъезжающих.
Повозки, скрипнув полозьями, тронулись. Застоявшиеся кони рвали поводья, кучера с трудом их сдерживали.
Народ бежал за повозками.
А кони все шибче и шибче…