Постучавшись, вошел камердинер… Доложил, что просит аудиенции штабс-капитан Карсаков.
Штабс-капитан Карсаков пользовался сугубым доверием Муравьева и был принят для доклада в служебном кабинете генерала.
Карсаков доложил, что к пристани пришвартовался галиот с арестованным пятидесятником Ранжуровым.
Прочитав письмо комиссара Троицкосавского пограничного управления, Муравьев задумался: «Перешла границу целая воинская часть… Манджуры будут встревожены». Этот пятидесятник заслуживал самого строгого устрашения. «Отправить его на Кару в колодках к Разгильдееву. А казаков, что ходили с ним за кордон, посечь розгами в Верхнеудинске на плацу принародно и выслать для продолжения службы в Якутск. Распустились донельзя! Не войско, а бродячий табор».
Николай Николаевич собирался уже отдать распоряжение, но что-то удержало его. Какое-то сомнение возникло у него в правильности наказания, Вспомнился Нессельроде… В больной голове министра столько галлюцинаций вспыхнет… Будет кадило раздувать. Наказывать казаков расхотелось. «Черт с ними! Побили хунхузов — не велика беда. A-а, на каждую опаску страха не наберешься. Погляжу-ка на этого пятидесятника. Что за муж?»
Распорядитесь, господин штабс-капитан, чтобы привели арестованного, да и сами побудьте с нами.
Михаил Семенович Карсаков служил Муравьеву на совесть. Поручения исполнял быстро, с надлежащим прилежанием и добросовестностью.
Он был у генерала единственным военным чиновником по особым поручениям, а полагалось иметь двоих. Но в военном ведомстве что-то тянули с вакансией. Как обычно.
Ввели Ранжурова. Муравьев с любопытством разглядывал казака-инородца. За год службы в Иркутске видел казаков-бурят нечасто и мало кого из них знал в лицо. Он спросил арестованного, сознавал ли тот величину вины, когда принял решение нарушить границу. Ранжуров ответил так же, как и в пограничном управлении!
Муравьев заметил, что его, Ранжурова, ожидает каторга.
— Воля ваша, — ответил пятидесятник.
— Это верно, что ты разбил отряд хунхузов, вдвое превосходивших ваши силы?
— Да, мы обратили их в бегство. Устроили на них бурятскую облавную охоту.
Это развеселило Муравьева. «А пятидесятник-то умен! Вот уж истинно: не место к голове, а голова к месту». Он подумал о том, что в это пограничное дело вмешается Нессельроде. А генерал-губернатор терпеть не мог, когда кто-либо в Петербурге посягал на его подчиненных, у Муравьева окончательно пропало желание наказывать Ранжурова и тех казаков, что были с ним.
«Пошлю-ка я его на Амур, — осенило Муравьева. — Пусть-ка осмотрится там. Вроде гольда дикого…»
— Слыхал ли ты, братец, про реку Амур? — поинтересовался Муравьев.
— Так точно.
— А что слыхал? Где?
— В станице Шарагольской, ваше превосходительство, слыхал. Живут там казаки… В старину их родичи вернулись с Амура. А мы, наринкундуйские буряты, к той станице Шарагольской приписаны.
— И что они? Про Амур что вспоминают?
— Вспоминают… Богато там жили. Что рыбу неводить, что зверя брать — заманчиво. И места там скотные. Да и запашку добрую можно иметь.
— А какие народы там проживают? Слыхал?
— Ну… мало-мало, как тунгусы наши. Народы вовсе дикие, лесные. Орочоны, гольды. И манджуры, ваше превосходительство, наезжают, ясак с гольдов берут.
— Судить бы тебя надобно, встрял ты в это дело… да повезло тебе, братец, нежданно-негаданно. Что-то раздумал я…
Ранжуров поклонился, стиснул зубы, чтобы не выказать радость.
— Воля ваша.
Муравьев повернулся к штабс-капитану.
— А что, любезный мой, не послать ля нам этого любителя облавной охоты на великую реку?
— На Амур, ваше превосходительство? Вернейшего и не придумаешь. Я уж и то смекал. Чего мы медлим? Разрешите доложить, ваше превосходительство? Вчера встречаю градоначальника. О том да о сем… Спрашивает: «Не повстречал ли на Байкале путешествующего англичанина?» «Нет, — отвечаю, — не повстречал. А что он из себя? Миссионер?» — «Да нет, — говорит градоначальник, — вовсе не миссионер, а по ученой части, камнями интересуется, ми-не-ра-ла-ми». — «Ну и что? Пускай себе интересуется», — «Так-то оно так, — отвечает градоначальник, — только какой-то он странный, даже в гостиницу не заехал, отметил подорожную, представился мне да и в путь. Хотел я доложить рапортом генерал-губернатору, да что-то боязно».
— Когда проехал англичанин Иркутск?
— Да уж тому неделя истекла, ваше превосходительство.