Сняв нагар со свечи, он подвинул папку с бумагами. «Надо перепроверить еще разок, прежде чем делать вывод», — решил он.
— Господин Гюне, — сказал Банзаров, — из Забайкальского казачьего полка доносят, что вы причинили уряднику Андрею Назимову побои стэком. Свидетельствуют о сем неблаговидном поступке казаки Иван Кудеяров и Петр Жарков. Что вы можете сказать?
— Только то, что уряднику досталось по делам и за его дерзости. — У Гюне слегка вздрагивала кожа на щеках, в маленьких слезящихся глазах удивление. — Жалею, что он получиль ошень мало.
— Та-ак-с, господин есаул, — протянул Банзаров. — Ясно.
Про себя подумал: «Врожденная остзейская привычка: чуть что не по мне — получай… по мордасам».
— Желательно, чтобы вы изложили события. Для генерала…
— Извольте выслушайт. Имею честь сообщить, что я с партией бурятов-казачат вель рубку леса от реки Удунги к Байкаль. Взрослые казаки, приставленные к партии, держаль себя дерзостно, непослушно, совершенно противу дисциплины. Я просиль взять их всех под караул и держать в распоряжении…
— Держат, господин есаул, еще как держат! — проговорил Банзаров. — На воде и хлебе-с. В оковах.
— Они сам заслужиль столь суровое наказание. Видите ль, господин Банзаров… Поначалю я быль ошень доволен бурятовыми подростками, которые без ропота шли вперед, еще друг друга понуждая к работе…
Банзаров отметил про себя: «Вот уж истинно пустобрех! Экий реверанс в сторону бедных подростков!»
— И что же дальше? Подростки вдруг пересталь радеть на работе, жаловались на холод, на то, что одежда и обувь изнашиваются.
Банзарову вспомнилось, во что одевался и обувался он сам, когда жил в Ичетуе. Штаны и рубаха из скотских шкур. Унты латаны-перелатаны. Бедные мальчишки!
Гюне бесстрастно рассказывал:
— Утром все подростки Сортолова и Атаганова польков совершенно взбунтовались. Я увещеваль их, но напрасно. Ни приказы мои, ни угрозы не действовали и, вместо выступа на работу, они собирались уйти по домам. Тогда я приказаль уряднику взять пальку и гнать непокорных ударами, но тот урядник в дерзких восклицаниях отвечаль мне отказом. А ведь урядник знает воинскую дисциплину. И что же он показаль перед полудикими мальчишками?
— Гм… Полудикими? — Банзаров задумался. — Все может быть, господин Гюне. Может быть, они и полудикие, но они… Они не истязают людей, не берут взятки, не лгут ни на кого, не выслуживаются. А то, что они неграмотны, не приобщены к культуре, так в том не вина их, а беда. Я ведь тоже из этих полудиких…
— Ну, что вы, господин Банзаров! Судьбе угодно быть с вами милостивой.
— Продолжайте, — сухо перебил его Банзаров.
— Я удариль урядника Назимова по щеке. И это вместе с наказанием некоторых казачат произвель успех: подростки опомнился, отказался от дурного намерения и смиренно пошель на просеку. Урядник и казаки поступиль по своему упрямству. На виду моем собраль оружие, вещи и ушель. Унтовое войско… что с них возьмешь?
Гюне был до того ненавистен Банзарову, что он уже не мог продолжать допрос. Ему хотелось унизить как-то этого выскочку-немца, неумного солдафона. Но как? И вдруг ироническая улыбка скользнула в углах рта. Он заговорил с Гюне по-латыни. Тот пожал плечами. «Ну, что же. Перейду на английский». Но Гюне, не зная английского, лишь моргал глазами. Банзаров задал фразу на французском. У немца по лицу пошли красные пятна.
Банзаров тогда заговорил с ним по-немецки и нашел, что немец свой язык подзабыл и изъясняется на нем хуже его, Банзарова..
После ухода Гюне Банзаров вышел из-за стола, прижался лбом к холодному стеклу. «Как же поступить с этим делом? Кто тут и в чем виноват?»
Он выезжал недавно в Боргойский улус, где состоял при кочевке бригадный командир Атаганова и Сортолова полков. Виделся с командиром Харацаевской сотни. Всюду возил с собой урядника Андрея Назимова для очных ставок с подростками-казачатами.
Как быть? Как? К утру ждут заключения по сему делу».
Банзаров быстрым шагом направился к столу, взял, лист бумаги и написал:
«Подростки взбунтовались потому, что господин, Гюне не дозволял им починить одежду и обувь и полубосых, полунагих посылал в холод на работу, что же касается ослушания казачьих детей, то я нахожу более виновным самого господина офицера.
Урядника и казаков предупредить словесно».
Банзаров вскочил со стула, заходил по комнате, хватался за голову, взъерошивая волосы и напрягал от возбуждения свое сухощавое, крепко сложенное тело. «Подумать только! Давно ли были Казань… университет? Давно ли был Петербург?».