— За что?
— Пимон придумает за что. При уходе с каторги полагается… Чтоб Кару помнил, не забывал. На жительство определился в деревню Выселки. Доведется тебе бывать там — разыщи.
Часовые на крыльце толком даже не посмотрела на Цыцикова. Так… мельком, вскользь… видят, что тот самый санитар возвращается.
Белоуса в коридоре не оказалось: то ли в отхожее место отправился, то ли спустился в караулку за кипятком. Цыциков разделся, прошел в палату.
Как легко и просто зайти в каторгу и как нелегко выйти отсюда!
— Здорово, палата!
— Здорово, коли не шутишь!
— Пошто вернулся?
Круглые щетинистые головы уставились на Цыцикова. Ему вспомнился вопрос подчаска на крыльце: «Зачем? Для чего живем?» Он обвел взглядом палату:
— Ловить нас — не переловить, бить нас — не перебить! Для того и живем.
Помалкивала лазаретная каторга, посапывала в две норки. У нее свои порядки, свои законы. А над всеми законами один: нашел — молчи, потерял — молчи.
Глава девятая
В полдень под палящими лучами солнца Муравьев подъезжал к месту учебных сборов казачьих полков. На опушке краснолесья там и тут стояли наспех рубленные бараки, крытые корой и сосновыми лапами. Поодаль пузырились на ветру парусиновые палатки офицеров.
Командир бурятского полка Чекрыжев доложил Муравьеву, что вверенные ему части обучены строю пешему и конному, могут выполнить фронтовое учение, строят конную лаву.
— Лаву? — не поверил Муравьев.
— Так точно!
Чекрыжев считал, что главное для казачьей конницы — умение атаковать лавой, и о том, что буряты освоили эту атаку, он не мог промолчать, как не мог бы промолчать священник о том, что солдаты спели перед походом молитву.
По одутловатому раскрасневшемуся лицу капитана обильно стекал пот, усы обмокли и свесились на бороду, но он, казалось, ничего этого не замечал, не спуская глаз с генерал-лейтенанта. Давно ли был в конвойной сотне, а вот уж и командир полка…
— Отрадно мне, что ныне увижу я бурятскую бригаду, — сказал Муравьев. — Как слышал, господа, готовитесь с большим усердием. А ведь буряты до нынешнего года никакого строя не знали?
— Так точно! Не знали.
— Ваше превосходительство, простите и извините великодушно… изнываем от неведения, как в русских частях… под Нерчинском, Читой?
Муравьев отвечал с охотой:
— Кавалерия превзошла все мои ожидания. Казаки обучены строю — и хоть сейчас в бой. А пешие батальоны?
— Они встречали меня, господа, в местах своих сборов. Построение — дивизионные колонны. Эти новобранцы давали довольно чистые повороты, развертывали фронт, даже маршировали колонною. И все эго после только всего лишь нескольких дней учения! Пришли прямо от сохи, с рудников. И учтите, господа, у них крайний недостаток хлеба из-за прошлогоднего неурожая. А на сборы явились со своим провиантом.
Видел я в селении Аргуньском третий пеший батальон. Казаки сделали весьма правильное движение вперед скорым шагом и поворот на походе направо, равнялись они в дивизионах и в рядах весьма порядочно. Весьма, господа! Почти все в строю одеты в летние казачьи чекмени, а есть такие, что и в суконные. Много казаков в меховых шапках по установленной форме, а первый батальон в селении Долинском весь в меховых шапках.
Чекрыжев не утерпел, полюбопытствовал:
— Какие части особо отличились, ваше-превосходительство?
— Особо? Во второй конной бригаде все сотни найдены мною в самом приемлемом по фронту состоянии. Восемь сотен… из двенадцати… делали умело все построения, отлично сохраняли равнение на шаге и на рысях, фронтом и поколонно. Все строили лаву и ходили в атаку, и обратно они строили фронт быстро и большей частью чисто. Подразделения стреляли залпами. Пока один ряд с колен заряжал, другой, стоя, стрелял. Помилуй бог… Стреляли плутонгами прилично!
Остальные сотни оказались слабее по фронту.
Чекрыжев сокрушенно покачал головой.
Муравьев вскинул брови, с неудовольствием посмотрел на капитана:
— Но и то вам надлежит знать, что во второй бригаде старослуживых казаков не наберется и четверти, а все более из малолетков, вовсе не служивших. Собраны они по первому разу и обучались до двух недель. Так что, господа, успехи их изумительны! — Голос генерала зазвенел, глаза его заблестели. — А вид и осанка казаков, готовность их к быстрому и точному исполнению приказаний моих подают самые благоприятные надежды о пользе этого прекрасного войска.
Офицеры бригады почтительно соглашались с генералом, в душе своей прощая Муравьеву его слабость. Генерал любил свое детище — войско — и кое-что прощал ему, как отец прощает своему любимейшему и дражайшему первенцу.