Лапаногов ходил с перевальцем и воем встречным старикам и старухам пояснял, что на выселковских землях найдены убиенные, и деревня обязана снарядить подводу в Читу для доставки мертвяков по служебному назначению.
Казаки не успели помыться с дороги, как двор был облеплен разновозрастной толпой. Тут были и малолетние няньки с грудными детьми, и полуслепые и полуоглохшие старцы в азямах и с посохами, и их спутницы-старухи, и орава немытых мальчишек, забравшихся для лучшего обозрения на деревья, плетни и крыши.
В воротах стоял Митяй и никого не пускал. Да к нему никто и не обращался. Выселковские стояли молча, как воды в рот набрали.
Ближний от Митяя дед в сермяге, морщинистый, что яблоко печеное, брови лохматые, как поднял ладонь к уху, так и не отнимал ее. Все чего-то ждал услышать, но никто нигде звука не проронил. Он не сводил глубоко посаженных выцветших глаз с Митяя и всем своим видом как бы утверждал, что ничего хорошего он не ждет от наезжего казака.
Рядом у плетня притулилась девочка-малолетка с волоокими, широко открытыми, как бы застывшими глазами. Она не понимала, какую беду привезли в ее деревню, кто привез эту беду, но тревога толпы передалась ей, и она ждала покорно и настороженно, что будет. У высокой костлявой старухи с ребенком на руках металось в глазах недоумение. Иногда она начинала сильно качать ребенка и бормотала: «Ату! Агушеньки!»
Беспросветная тоска, вызванная неотвратимостью пришедшего в деревню несчастья, была на лицах у всех, кто хоть сколько-нибудь понимал, что означали для Выселок мертвые тела.
Жди теперь исправника с полицией, чинов судебных со следователем. Пойдут расспросы, допросы, ругательства, а то и побои. И всех чиновников надо кормить и поить обществом. Да еще как надумают они прислать сюда воинскую команду… Да хуже того, если розыск виновных пойдет медленно, а то и вовсе не пойдет. Обозленное неудачей начальство может по малейшему случайному поводу упечь на каторгу, кого захочет.
Толпа зашевелилась, расступаясь, и сквозь нее прошел шатающейся походкой в посконных грязных портах и неопределенного цвета рубахе, босой, без шапки чернявый мужик. Он ни на кого не смотрел, даже на Митяя не поднял головы, но тот его молча пропустил, поняв, что это и есть староста.
Толпа придвинулась, будто осмелела с появлением этого чернявого мужика, шум какой-то исходил от нее — не то от шепота, не то от вздохов и кашлей, слышно, как хлопнула дверь в сенях, и толпа снова немо замерла.
Герасим и Аким при входе старосты в избу отвернулись, будто ничего не заметили. Тот постоял, потоптался под притолокой, кашлянул.
— Кто там? — подал голос Лапаногов. — Проходи в горницу.
Хозяин шагнул в горницу, поклонился, кашлем прочистил горло и представился:
— Староста Выселков… Яким Неродов. Одежонки, обутки справной на мне нет. Как есть с покоса… Чем могу служить? Как гостей звать-величать не ведаю, темные мы, погоны ли, лампасы ли — не смыслим в них ничего. Крестьяне мы… пашем, сеем…
Лапаногов небрежно произнес, не теряя при этом смиренномудрия:
— Хорошая славушка на печи лежит, а худая по селу бежит.
И указал хозяину место. Тот поспешно подскочил, торкаясь коленями, словно в чужой избе, и — плюх на лавку.
— Ну вот, Яким, — начал Лапаногов. — Как по батюшке-то?
— Степанычи мы… — Неродов подумал и повторил: — Степанычи.
— На ваших выселковских землях подняты три трупа. Они тута во дворе, привезены. Убиты надзиратель да казак. Оба с Карийской каторги. Третий труп купецкий.
Староста испуганно моргал, елозя ладонями по остро выпирающим из портков коленям и плохо запоминал, что ему втолковывал Лапаногов.
— Мертвяков этих… что во дворе… надоть отвезти в Читу. Снарядите без проволочек подводу.
— В Читу? Отвезем, ваше благородие, как есть отвезем. Только прикажите, а мы уж со всем усердием. Постараемся.
Староста перестал моргать и елозить ладонями, слабая улыбка тронула его губы. Он начал сознавать, что от упокойников можно легко отделаться, а это в его понимании значило многое.
— А кто мог их убить? — спросил Лапаногов, — Нет ли у тебя кого на подозрении? Нашли мы трупы возлё озера, у дороги. Не слыхать ли чео о беглых, о всяких побродягах? Да и в Выселках ваших что за народ? Можа, убивцы-то из своих, а? Из своих, спрашиваю? А?
— Спаси и помилуй! — Неродов побожился, — Мы, крестьяне, ничего не понимаем… пашем, сеем…
— «Не понимаем…» — усмехнулся Лапаногов, и в его маслянистых глазах проступила жестковатая наволочь, — А каторга-то, еловая твоя голова, из кого компонуется? Из благородных, что ли? Из крестьян она и компонуется.