вернуть любовь, но всего на два года! Причем второй - уже с тяжкими муками, госпиталями, отчаянием, надеждами на чудо.
И вот уже не осталось ничего, кроме мучительного ожидания конца. Держаться
самому и поддерживать в ней надежду, а когда она уснет, глотнуть скотча и постараться
уснуть . Хотя бы часика на три-четыре, иначе не продержаться. Завтра - 14 часов крутить
баранку по Нью Йорку, продираться в уличных потоках, как на байларке по порожистой
реке. И не уснуть за рулем...Хотя бы часика три, каких-нибудь 200 минут. Потому что
больше нельзя: надо Люсю покормить, переодеть, перестелить ей постель, довести до
туалета, пока еще она, слава Богу, сама, вцепившись в тебя, может переставлять ноги. И
пока она свято верит, что слабость только от лечения, от проклятой химии.
Господи, не дай сойти с ума! Какой болван придумал, что ад - это раскаленные
сковородки, смола, пламя? Чушь собачья! Ад - это когда твоя любимая медленно умирает, а
ты бессилен и еще должен шутить, улыбаться, не давать ей
уйти в депрессию, а потом
спешить на работу и там тоже шутить, тоже улыбаться - в Америке не принято плакать на
работе. Они, американцы, нормальные люди и все понимают, и сочувствуют, и готовы
помочь. И,конечно же, помогут. Когда придет пора хоронить. Скинутся, кто сколько может, и помогут. Так уже не раз было. Но сейчас никто тебе помочь не может, поэтому шути.
Улыбайся изо всех сил. Улыбайся, черт тебя задери, ты ведь уже американец!
Человек в зеркале оскалился и поднял стакан скотча.
- Водку ты уже разлюбил - стареешь, приятель. Хотя в молодости выпил не меньше
цистерны.
- Водка бьет по голове, - возразил он человеку в зеркале, - вытаскиввает наружу
агрессию, подозрительность, ревность. А утром болит голова.
- Согласен, - кивнул человек в зеркале и назидательно поднял палец: -Пей скотч, только не бери дешевку!
- А я что пью? - обиделся Уолдя. - Еще скажи, что надо пить маленькими глоточками, только со льдом и неразбавленный . Болтун ты, братец!
Человек в зеркале кивнул и отвернулся.
Уолдя допил стакан и, даже не успев поставить его, провалился в сон.
Когда он открыл глаза, то долго не мог сообразить, где он: пески, барханы до самого
горизонта, южная ночь - черная, густая, с яркими звездами - картина, знакомая и по Афгану, и по Средней Азии. А он хорошо помнил, что засыпал в Нью Йорке!
И лежит он на большом плоском камне, еще не успеввшем остыть от дневного солнца.
Где-то сзади журчит ручей, и это странно: барханы - и ручей, а кругом ни травинки, кроме
сухой верблюжьей колючки.
- Здравствуй, Владимир! - прошелестело слева : откуда-то из ничего возник
невысокий лысоватый человек весь в сером: недорогой, но аккуратный костюм, такой же
неброский галстук, голубоватая сорочка - явно клерк из какого-то офиса, нигде от этой
чиновничьей братии не скроешься, и в пустыне достали.
- Здравствуйте, - неприветливо ответил Уолдя, - только я что-то не припомню, чтоб
мы были знакомы! Вы насчет страховки или...
- Или, - улыбнулся незнакомец и ткнул пальцем в небо. - Я оттуда, из Бюро жалоб и
молений четвертого подотдела сектора Информации.
- Вот даже как! - округлил глаза Уолдя, но почему-то не удивился, хотя никогда
прежде не задумывался о том, что там, на Небесах, что-то или кто-то есть, тем более
чиновничий офис со всякими бюро, отделами, секторами, подотделами.
- Именно так, - подтвердил незнакомец. - В ведении нашего Бюро было
зарегистрировано несколько твоих обращений к Богу. Кстати, весьма невнятных. К тому же
ты у нас на учете как бывший коммунист и, значит, официальный безбожник. Чего же ты
хотел от Бога:?
- А вы, стало быть, и есть Бог? - насмешливо прищурился Уолдя.
- Многого хочешь! - усмехнулся незнакомец. - Бог занимается проблемами
глобальными: судьбами цивилизаций, континентов, целых планет наконец. Всеми прочими
делами занимаемся мы, Небесная Канцелярия.
- И у вас бюрократия, - вздохнул Уолдя.
- А как же! - учительским тоном сказал незнакомец. - Есть только два способа
управления человечеством: военно-полицейский и мирно-бюрократический. Других, увы, Бог придумать не смог.