Насвистывая арию из оперы «Кармен», я прошел мимо. Кейс раскачивался в моей руке в такт шагам. Я старался не смотреть в их сторону и все сгонял улыбку с губ, которая словно приклеилась к ним. И правда, как можно было не смеяться над остолопами, не понимающими, что происходит в метре от них?
«Опель», на котором я езжу, был припаркован метрах в двадцати за УАЗиками. Я открыл багажник, положил туда кейс — и тут услышал:
— Нале-во!
Я немедленно оглянулся. Пятнистые бегом направлялись к Зданию. На бегу они хранили полное молчание и передвигались прежним компактным строем, нога в ногу, их ботинки слаженно топали по асфальту. Глаз отдыхал на этих бравых парнях, честное слово, а душа радовалась.
Я горестно вздохнул, глядя вверх, на белоснежный небоскреб, вершина которого, казалось, уходила в облака. Где-то там, на двадцать втором этаже, располагался кабинет Деда… Потом я бросил в рот пластинку жевательной резинки и, не особо спеша, побрел назад.
Глава 2
Спрятать кейс
Обычно после работы я ехал домой, ужинал, и дальше у меня было свободное время хоть до утра. Мама не заставляла меня сидеть дома, она лишь просила, чтобы я всегда говорил, когда вернусь. Поскольку меня это устраивало, мы жили с мамой душа в душу.
Только нечего думать, что мое свободное время было связано… ну, например, с девушками. Их у меня не было. Почему — отдельная история, как-нибудь, возможно, расскажу, а сейчас лучше послушайте, как я тратил свободное время.
В ста километрах от Москвы у нас была дача. Когда я говорю «у нас», я имею в виду, что у отца, мамы и меня. Это был стандартный участок в шесть соток, который выделили отцу, когда он еще работал на заводе. На этом участке мы поставили домик, теплицу… короче, все, как у людей. Но после смерти отца я не занимался на даче сельским хозяйством. У меня было другое дело.
Я там писал. И хоть выглядит это немного нескромно — мол, «я писал», но иначе не скажешь. Ну писал. Сочинял. Пробовал себя. Если у тебя хорошо подвешен язык, рано или поздно приходит в голову эта мысль — а не попробовать ли себя в… вот хотел сказать, в литературе, но лучше сказать — в написании книги.
В моем случае это была просто детективная история. Начал я ее излагать давно, вручную, шариковой ручкой, на листах бумаги в клеточку, и как только поступил к Деду, перенабрал на компьютере, и получился файл. Я открывал этот файл в конце каждого рабочего дня и дополнял написанное несколькими новыми абзацами. Не скажу, чтобы дело продвигалось вперед ураганными темпами, но на месте оно не стояло.
Потом я купил себе «ноутбук» — он был не больше пишущей машинки — и перенес все дела на дачу. Там работа пошла быстрее. Ведь главное что? Тишина и спокойствие, да еще природа. На даче этого всего было навалом.
С тех пор это дело катилось, как паровоз, который не может остановиться, и скоро я просто не мог спокойно жить, если какой-то из вечеров не проводил на даче. Обычно я еще на работе начинал думать, под музыку какой радиостанции я проделаю эти сто километров до дачного поселка «Зеленые холмы», чтобы родилось настроение, с которым я напишу очередную главу, как сяду за стол, где у меня все подготовлено для работы, как начну стучать по клавишам, пока не появится чувство, что я не начинающий писатель-детективщик Павел Ярвид, а знаменитый пианист Святослав Рихтер… или другой, не менее знаменитый, тоже пианист-рокмен Элтон Джон…
В тот день я приехал домой совершенно другим человеком. Ни Святославом Рихтером, ни Элтоном Джоном я себя на сей раз не представлял.
Мама спросила: «Как дела?» — и я промолчал. Я не знал, что ответить маме. Уж слишком много нового произошло на работе. Я только, стараясь говорить бодро, сказал:
— Привет, мама! Как твое сердце?
— Отлично сердце! — воскликнула мама. — Как твои девушки?
Я осторожно прошел на кухню (мама возилась там с кастрюльками) и глянул исподлобья, заметила или нет мама мое настроение? Нет, не заметила. Мама в унисон с радиоприемником распевала: «Сердце красавицы склонно к измене». Мне пришло в голову, что мама, как всегда, была озабочена тем, как женить меня.