Оставался еще вопрос денег, необходимость занять нужную сумму, чтобы быть в состоянии прожить некоторое время в этой стране и закончить путешествие в других условиях. Но это уже не составляло трудности. Значительная часть состояния ван Миттена в Роттердаме в ближайшее время будет переведена в Константинопольский банк, и господин Керабан легко сможет возместить данную взаймы сумму по чеку, который ему выдал бы голландец.
— Друг Керабан! — обратился ван Миттен после нескольких минут молчания, никем не прерванное.
— Что еще, сударь? — спросил Керабан, как если бы он отвечал очень докучливому человеку.
— Прибыв в Атину… — продолжал ван Миттен, которого слово «сударь» поразило прямо в сердце.
— Прибыв в Атину, мы разделимся. Это уже условлено!
— Да, без сомнения… Керабан!
Он не осмелился сказать «друг мой Керабан».
— Да… без сомнения… Поэтому я попрошу вас предоставить мне некоторую сумму денег…
— Денег! Каких денег?
— Небольшую сумму… которую вы возместите себе… в Константинопольском банке.
— Небольшую сумму?
— Вы знаете, что я отправился почти без денег. И, поскольку вы великодушно взяли на себя расходы по этому путешествию…
— Эти расходы касаются только меня!
— Пусть так… Я не хочу спорить.
— Я не позволил бы вам израсходовать ни одной лиры, — отрубил Керабан, — ни одной!
— Я вам очень признателен за это, — сказал ван Миттен, — но сегодня у меня не остается ни одного пара, и я буду весьма признателен…
— У меня нет денег взаймы, — сухо ответил Керабан. — Едва хватит на то, чтобы закончить это путешествие.
— Все же… вы, конечно, дадите мне?
— Ничего, я вам говорю!
— Как? — воскликнул Бруно.
— Бруно позволяет себе говорить, мне кажется! — сказал Керабан голосом, полным угрозы.
— Несомненно, — ответил слуга.
— Молчи, Бруно, — сказал ван Миттен, который не хотел, чтобы это вмешательство ожесточило спор.
Слуга замолчал.
— Мой дорогой Керабан, — снова заговорил ван Миттен. — Речь, в конце концов, идет об относительно небольшой сумме, которая позволит мне прожить несколько дней в Трапезунде…
— Небольшой тоже нет, сударь, — прервал собеседника Керабан, — не ждите от меня абсолютно ничего!
— Тысячи пиастров хватило бы!
— Ни тысячи, ни ста, ни десяти, ни одною! — отвечал Керабан, все более закипая.
— Как? Ничего?
— Ничего!
— Но тогда…
— Тогда вам остается только продолжать поездку с нами, господин ван Миттен. Вы не будете испытывать недостатка ни в чем! Но предоставить вам пиастр, пара, полпара, чтобы дать возможность разгуливать, как вам понравится… никогда!
— Никогда?
— Никогда!
Тон, которым это «никогда» было произнесено, окончательно убедил ван Миттена и даже Бруно, что решение упрямца бесповоротно. Если он сказал «нет», значит, это десять раз «нет»!
Был ли ван Миттен особо огорчен этим отказом Керабана, некогда его корреспондента и совсем недавно — друга, трудно сказать, так как человеческое сердце, в частности сердце нашего голландца, флегматичного и сдержанного, полно тайн. Что касается Бруно, то он был вне себя. Как! Ему придется путешествовать в таких условиях и, может быть, в еще худших? Ему надо продолжать этот бессмысленный путь, безумный маршрут, на телеге, на лошади, пешком? И все это — чтобы ублажить упрямого османа, перед которым дрожит его хозяин! Ему придется терять то немногое, что у него осталось от былой дородности, пока господин Керабан наперекор препятствиям и усталости будет и дальше сохранять свою величественную полноту?
Да, но что здесь поделаешь? Поэтому, не имея других средств, кроме ворчания, Бруно и возмущался потихоньку в своем углу. На минуту ему пришла мысль покинуть хозяина и предоставить тому в одиночестве расхлебывать последствия подобной тирании. Но вопрос денег встал перед ним, как и перед ван Миттеном, который сейчас не смог бы даже заплатить жалованье слуге. Так что делать было нечего.
Пока шли все эти дебаты, арба с трудом продвигалась вперед. Мрачное, тяжелое небо казалось прижавшимся к морю. Глухой рев прибоя указывал, что волнение усиливается. Чувствовалось приближение шторма.
Ямщик как мог торопил лошадей, но бедные животные шли с трудом. Ахмет, спешивший в Атину не меньше, подгонял их со своей стороны, но уже не было никаких сомнений, что гроза их догонит.
Господин Керабан с закрытыми глазами не произносил ни слова. Это безмолвие угнетало ван Миттена, который предпочел бы получить взбучку от своего старого друга. Он чувствовал, сколько у того Должно было скопиться ругательств против него. Если когда-либо все они прорвутся, будет ужасно!