Вернув курок в исходное положение, и застегнув кобуру, я тоже спустился вниз. В Яме вдоль стен выстроились несколько пунктов чипирования: водруженные друг на друга прочные контейнеры с сывороткой, урна для использованных ампул, вооруженный пистолетом для инъекций человек. Хаотичная сонная толпа в центре Ямы вяло растекалась по сторонам в узкие линии. Поймав взгляд Четверки, пробирающегося сквозь пошатывающийся во вспышках яркого света поток, я кивком указал ему на нужную очередь.
Выбранную мной точку обслуживал долговязый рядовой с разукрашенной красочной тату лысиной. Он как раз заправлял пистолет трясущимися бледными пальцами с окрашенными в черный огрызками ногтей, когда я подошел к нему из-за контейнера.
— С хуя ли так долго, разукрашенный? — рявкнул я, и ампула едва не вывалилась из незакрепленного пластмассового держателя.
— Прости, Эрик, — сжавшись, пискнул он, все ещё безуспешно борясь со шприцом. — Я…
— Заглохни, — я протянул ладонь и он торопливо, с облегчением опустил на неё приспособление. — Пошел встал в очередь!
Я закинул ампулу в отлитое по её форме ложе и защелкнул крепление, поднес иглу к шее дремлющего стоя бойца и нажал на спуск. С легким пластиковым шлепком игла выстрелила в мышцу и мгновенно опустошила шприц.
— Следующий.
Устройство было простым: корпус, ложе, курок. Заправить ампулу, поднести к шее, выстрелить, выбросить ампулу, заправить новую. На введение инъекции одному бойцу уходило меньше двадцати секунд — с учетом времени, пока тот придвигался вперед и вразвалку отходил из строя.
— Что это такое?
Низкорослая новенькая, перешедшая то ли из Искренности, то ли из Эрудиции, с ещё не сошедшим после спарринга синяком, скрестила руки на груди и с отвращением пялилась на шприц. Её имя болталось где-то в мозгу, но не всплывало на поверхность.
— Вакцина от излишней любознательности.
За ней стояла и проделывала во мне дыры взглядом первый прыгун и головная боль подготовки этого года, убогая Трис. Позади неё переступал с ноги на ногу напряженный Четверка. Над урной я вытряхнул из пистолета использованную ампулу, но не дал ей упасть, а пальцем затолкал в рукав. Подхватил из контейнера наполненную сывороткой колбу и вколол её неофитке. Поморщившись и ухватившись за шею, она отступила.
Выкинуть опустошенный шприц, потянуться к контейнеру, заправить пустой из рукава, поднести иглу к шее Четверки. Он смотрел на меня из-под нахмуренных бровей, на щеках играли желваки.
— Действуй, как все остальные, — шепнул я, нажимая на курок. Игла бесцельно впилась ему в кожу и выскочила обратно. — Не выдавай себя.
Осуждение и разочарование в его глазах на короткое мгновение сменились непониманием, а затем он едва заметно кивнул. Я не был уверен в правильности сделанного. Возможно, этим саботажем я обрекал Тобиаса на большую опасность, но я оставлял за собой шанс на его помощь. Это было спонтанное решение, не имеющее никакого последующего плана, и, несомненно, риск: для Итона, для меня и для Эмми, в первую очередь, — но отменить его я уже не мог. Четверка вышел из очереди, придерживая пальцем место укола.
========== Глава 19. ==========
И вот он стоит надо мной, складывая воедино все данные разведки и свои догадки, целится в меня сквозь туман сомнений и непонимания. Тобиас прочищает горло коротким покашливанием и повторяет уже громче, напористей:
— Ребенок у неё?
Кровь пульсирует в висках с оглушительным стуком, я тяжело и судорожно вдыхаю, пытаясь протолкнуть в сомкнувшееся от напряжения горло немного воздуха. В голове каким-то неразличимым комком вращается путаница из воспоминаний последней недели. Мне уже тяжело вспомнить, сколько дней прошло после смерти Рыжей. Все операции — кровавый круговорот рейдов, поджогов, взрывов, арестов, обысков, расстрелов — перемешиваются и тускнеют в море выпитого между ними алкоголя, день и ночь путаются, лица и голоса сливаются в одно неразличимое пятно.
Я делаю над собой усилие и киваю разрывающейся на части головой.
— С самого начала?
Я усмехаюсь его побледневшей от напряжения и усталости физиономии.
— Ты и твоя девчушка столько раз были у меня на прицеле, Тобиас, — выговариваю я, сглотнув ком. — Думаешь, вы двое были бы живы и на свободе, если бы я на самом деле за вами охотился?
Пистолет в его руке вздрагивает, и дуло начинает медленно опускаться. Четверка растирает уставшие глаза рукой и оглядывается на зажавшуюся возле окна Трис. Она пялится на нас с непониманием и ужасом, с ненавистью ко мне и страхом того, что Тобиас не испытывает того же. Она думает, что знает меня и ясно видит происходящее вокруг, словно оно прозрачно и прямолинейно.
— Зачем ей Трис? — ослабевшим голосом спрашивает Четверка.
— Она — идеальный дивергент, прекрасный экземпляр для показательной казни, — я упираю в убогую взгляд, и она содрогается всем телом, сильнее обхватывая себя руками.
— При чем тут вообще дивергенты, Эрик?
Он убирает отобранный у меня пистолет себе за пояс и складывает руки на груди.
— Ни при чем, — отвечаю я, оглядывая выстроившихся по периметру бесстрашных, сбежавших из-под моего командования несколько дней назад. Они все вооружены и в отличие от Итона продолжают в меня целиться. — Джанин создала из них невидимого, но страшного врага. Эта сука так давно ведет эту пропаганду, что мало кто сомневается в том, что они и в самом деле опасны.
Четверка хмурится и кивает, картинка в его голове начинает приобретать четкие очертания.
— Под видом охоты на дивергентов она просто уничтожит всех неугодных? — догадывается он.
— Да. А остальных запугивает. Те, кто верит в теорию дивергентов, будут бояться ещё больше. Те, кто не верят и понимают истинную суть вещей, начнут бояться, понимая, что за инакомыслие могут стать жертвами охоты.
В комнате, хоть и заполненной несколькими десятками людей, стоит полная тишина. В коридоре и по обе стороны от двери бесстрашные вперемешку с безоружными искренними замерли в непонимании, как действовать дальше. Их встревоженные взгляды переходят с Четверки на меня, на труп Макса, на двух убитых дивергентов, на мой обезоруженный и приставленный к стенке отряд. Физически ощутимую, плотную тишину нарушает скрип ботинок Четверки. Он подходит ко мне и наклоняется, пристально вглядываясь мне в лицо.
— Эмеральд жива?
В его глазах я вижу сомнение. Он борется с собой, пытаясь понять, насколько большую ошибку он совершает, доверяя мне после всего обрушенного мной на Чикаго. Груда убитых и десятки схваченных в плен, хаос, разрушения, охота за ним самим и этой его малолеткой на одной чаше весов и его давнее садистское увлечение — убеждение себя в том, что мы друзья — на другой. Что перевесит?
— Надеюсь, да, — отвечаю я тихо. — Мэтьюз показывает её мне периодически. Пока она считает, что я выполняю все её приказы, она не тронет Эмми. Ведь только так может удерживать меня на привязи. Если с Крохой что-то случится, Джанин понимает, что уже ничем и никем не сможет меня остановить.
— Где она держит Эмми?
— В самом безопасном месте, — говорю я тихо, опуская голову. Предусмотрительная сука. У меня нет ни малейшего понятия о том, с чего начинать его поиски. — При себе. В своем командном пункте.
Он сужает глаза и закусывает губы, скулы приходят в движение, а под кожей шеи скользит кадык. Четверка сверлит меня взглядом и размышляет над моей судьбой. Я встречаю его взгляд прямо и открыто. Убивать меня сейчас он не намерен, это очевидно, этот шанс он упустил. А я прогнал из головы эту минутную слабость, эту острую жажду смерти. Нет, умирать мне рано. Отдаваться им безвольной добычей — на растерзание или разменной монетой для шантажа Джанин — я не стану.
Четверка допустил большую оплошность — связал мне руки спереди. С тем, как близко он ко мне подошел, как растеряны и хаотично выстроены перемкнувшие к нему лихачи, как внимают они его словам, я могу наброситься на него и укрыться его телом, грозясь придушить или утянуть с собой через окно. Трудно спрогнозировать, чего я добьюсь этим и как далеко смогу уйти, даже если из комнаты меня выпустят, но это хоть какой-то шанс.