Я тихо проскользнул в ванную, быстро принял душ и вернулся к постели. Лечь рядом с Эд и дочерью, накрыть их рукой и поддаться их убаюкивающему равномерному дыханию, было таким естественным и необходимым, что моё тело физически отторгало параноидальную мысль о том, чтобы спать отдельно. Так что я поддался инстинктам и осторожно примостился на краю кровати. Но уснуть не смог. Проведя ночь в непрекращающемся блуждании среди тяжелых мыслей, с первым несмелым утренним светом я снова покинул комнату. Я привычно отправился на административный этаж, заставляя себя действовать привычно и спокойно. Спустя два часа я отправился к отряду патрульных, выступающих на дневную вахту, и, как всегда, отправился с ними в город. Ограждаться от терзающих меня мыслей становилось все сложнее, и в полдень я — к удивлению и облегчению отряда — вернулся в Бесстрашие.
Мне был известен распорядок дня Рыжей — по крайней мере, я предпочитал думать, что это все ещё так — и потому я с некоторым облегчением нашел её именно там, где ожидал найти. В тренировочном зале разведки. Я примостился в коридоре, формально не являющимся зоной разведки, но фактически дающим полный обзор на их территорию и общепринято считающимся их местом.
Потому проходящие мимо офицеры разведки, сдержанно здороваясь со мной, все же не могли порой скрыть удивления — и даже раздражения. Но мне было все равно. В конечном итоге, если усмирить бурю подозрений внутри, я оставался мужем Эд, а потому едва ли казался подозрительным в такой непосредственной близости к не подчиняющемуся мне подразделению. И если кого-то коробило такое состояние вещей, они постепенно научились и привыкли скрывать свое мнение.
Понаблюдав за Рыжей какое-то время, и не обнаружив ничего, что шло в разрез с моим прежним представлением о ней — а тем более, не имея четкого плана действий — я ушел. Моим следующим пунктом назначения был административный этаж, но для этого мне нужно было дождаться позднего вечера. Так что я отправился домой.
В комнате, в тишине отсутствия жены и ребенка, я опустился на давешний стул, опрокинувший разом одежду и мою жизнь, и включил компьютер. Одновременно догадываясь о том, каким будет результат и испытывая неприятное волнение, я проверил базу пропусков. Как и ожидалось, информация на экране дублировала текст пропуска. В столбце «уровень доступа» значился желтый квадратик с цифрой «2», но в окне с перечнем открытых для Рыжей объектов значились абсолютно все, этот список полностью дублировал тот, который, к примеру, был указан в информации к моему пропуску. Я посмотрел в крайнюю правую колонку и от удивления разинул рот. Дата последнего изменения статуса была критично близкой к той, которую при внесении в базу информации перед подготовкой пропуска Эд, указал я. Но все же незначительно отличалась. Доступ был так щедро расширен спустя менее чем неделю после распределения Эд в разведку. Автор изменений указан не был, но я и без записей знал, что это сделал Финли. Именно ему — точнее, его пустому кабинету — я намеревался нанести поздний визит. Это был абсолютно безрассудный, безответственный, преступный план. Голова с легкостью полетит с моих плеч, если меня на этом поймают. Но идея проникнуть в компьютер Финли, просмотреть его материалы и записи, казалась относительно простой — не в выполнении, но в получении ответов — и действенной. Конечно, есть вероятность того, что интересующие меня записи хранились не в кабинете или в запертом и недоступном даже для меня месте, или подобных компрометирующих материалов и вовсе нет, письменного контроля за настолько серьезным шпионажем не ведется, но не проверить было бы глупо.
Так что я дождался вечера — то примыкал к патрульным, то уходил в тренажерный зал и остервенело колотил грушу или боксировал с Четверкой — и когда в здании стало тихо в коридорах, но шумно в Яме, отправился к кабинету Лидера разведки. Внутри было темно и навскидку пусто. Отсутствовали вообще какие-либо признаки того, что в помещении кто-то работал. Два разномастных кресла стройным рядом были приставлены к массивному столу, совершенно пустому и оттого казавшемуся ещё больше. На нем был только компьютер, и я, прислушавшись к происходящему за дверью — а в коридоре не происходило вообще ничего, как и в соседних кабинетах — включил устройство. В компьютере царил вполне предсказуемый порядок, все документы были скрупулезно разделены по папкам и детализировано изложены. Найти раздел, содержащий досье агентов внутренней разведки, не составило особого труда. В соответствующей папке — личные дела офицеров здесь можно было сортировать в алфавитном порядке или по дате вступления на службу — я сразу отыскал документ, озаглавленный «Эд О`Лири».
Наведя на ярлык курсор, я замер. Сердце колотилось о ребра, я буквально ощущал каждый его удар. Во мне заметно поубавилось оскорбленной, взбешенной решительности. Спустя сутки после яркой вспышки неконтролируемой злобы сразу после нахождения сомнительного пропуска Рыжей я несколько остыл. Теперь во мне заворошились сомнения, нерешительность и страх — неведомое дело! — перед предстоящим открытием.
Что будет указано в личном деле Эд? Будет ли это правдой, и если да, то какой: она никогда не была той, кем я её считал, или всегда являлась именно той Рыжей, которой я её понимал? И что делать, если мои подозрения все же получат подтверждение? И смогу ли я поверить указанному в досье, даже если в нем не будет никакой информации о шпионаже за мной? Как мне следует поступить?
Впервые за очень долгое время я беспомощно, необратимо, ужасающе сильно боялся. Страх потерять все то, чего я прежде и не надеялся обрести — семью, любовь, душевное спокойствие, уют, отменяющий тоскливое одиночество — парализовал меня. Вокруг теплого и светлого очага, так бережно созданного нами тремя — из нас и для нас — густым столбом непроглядной пыли сгущались сумерки сомнений и страха, ощутимой смертоносной угрозы.
========== Глава 4. ==========
You’re loving on the psychopath sitting next to you
You’re loving on the murderer sitting next to you
Twenty One Pilots «Heathens»
Снег шел непрерывной плотной пеленой, острым потоком царапая лицо и попадая в глаза. Ледяной ветер пробирал до костей и наметал сугроб поверх вытоптанных мной следов. Но во рту, в горле и вниз к животу растекалось обжигающее тепло. Вечером накануне мне удалось утянуть у изгоев бутылку чего-то, давно потерявшего этикетку, но чудом сохранившего вполне сносный вкус. Я стоял у глухой стены овощного склада, перекидывая бутылку из руки в руку и по очереди опуская их в карман. Сзади послышался хруст торопливых шагов. Я обернулся. Из щели между намотанным на нос шарфом и низко натянутой шапкой на меня уставились два громадных карих глаза.
— Это что? — поинтересовался сдавленным голосом Тобиас, скашивая выразительный взгляд на бутылку в моей руке. Я взболтал янтарную жидкость внутри и направил в лицо Итона покрасневший от мороза и почти полностью утративший чувствительность указательный палец.
— А это что?
Над его бровью, как бы ни старался он опустить шапку, заметно бугрилась синеватая шишка, а все верхнее веко было залито чернотой синяка.
Тобиас наморщил нос и с вызовом поинтересовался:
— Что ты хочешь, чтобы я ответил?
Я деловито приложился к бутылке прежде, чем ответить.
— Когда ты перестанешь позволять ему делать это с тобой?
Карий взгляд ввинтился в моё лицо. Итон шагнул ближе и, наклонившись так близко, что едва не касался моего носа, проскрипел:
— Ты со своим папашей такой же смелый?
Он спокойно выдержал мой испепеляющий взгляд, затем выхватил из руки бутылку и принюхался.
— Серьезно, что это такое? — повторил он свой вопрос, брезгливо возвращая бутылку мне и торопливо пряча руку в карман.
— Черт его знает, — пожал я плечами, опрокидывая в себя еще один небольшой глоток. Голова начинала становиться невесомой, слова, казалось, вылетают из моего рта непроизвольно, неподконтрольно мне. — Свистнул у изгоев. В отличие от их обычного самодельного пойла, это было упаковано по старому, добротно, с пробкой и всем таким прочим.