— Я ленился вести учет, — осклабился он
— Не трахай мне мозг, Финли! — вспылил я, едва удерживая себя на месте.
Он снова взметнул вверх брови и коротко ехидно улыбнулся. Выдвинул себе одно из разномастных кресел и слегка поклонился.
— Не против, если я присяду?
— Это твой кабинет, — махнул я рукой. — Так что не отказывай себе в удовольствии.
— Точно, — кивнул он. — Благодарю.
— Повторяю: почему нет записей? Над чем она работает? Для чего ты освободил её от всех расследований за последний год?
Он откинулся на спинку, слегка запрокинув голову, и какое-то время молча разглядывал меня из-под прикрытых век. Он с минуту или две испытывал моё терпение, а затем ухватился за подлокотники и резко подался вперед.
— Джанин, — тихо и коротко произнес он.
Я качнул головой, не улавливая связи между темой нашего разговора и Лидером Эрудиции.
— Эд очень толковая и надежная, — сообщил Финли. — Год назад я привлек её к самому масштабному своему расследованию, которое длится уже более семи лет. И Эд раскопала целый ворох дерьма этой Джанин и её приближенных.
Последующие полчаса мы провели, неосознанно склонившись над столом. Финли вполголоса безостановочно говорил, а я внимательно, не перебивая, слушал.
Оказалось, что записей нет, поскольку ведение письменной отчетности по этому резонансному делу было бы подписанием смертного приговора не только для Финли, но и для Эд и ещё нескольких его агентов. Оказалось, что Эрудиция уже десятилетие ведет тихую кампанию по ослаблению власти Отреченных и усилению собственного влияния; что давно и постоянно действующая кампания против дивергентов — лишь пустышка, ширма, предлог для негласного устранения особо неугодных и запугивания не особо смыслящих. Что медленно и незаметно для внешнего наблюдателя Джанин аккумулировала силы, умы и идеи для начала полномасштабного военизированного переворота. И что сейчас она готова к разжиганию конфликта, как никогда прежде. Участившиеся случаи поимки дивергентов и усилившаяся пропаганда раскручивали маховик всеобщей истерии и страха перед невидимой угрозой, готовя почву для точно спланированного удара.
Финли многозначительно вскинул брови, заканчивая свой рассказ, и расслабленно откинулся на спинку кресла. Я хмуро рассматривал его лицо, размещая полученную информацию внутри своей головы, а затем спросил:
— Почему ты мне все рассказал? Ты мне доверяешь?
Он коротко улыбнулся:
— Нет, я не склонен к неоправданному доверию. Я знаю наверняка, что ты не на побегушках у Джанин, — он повел плечами. — В отличие от Макса.
— Знаешь наверняка? — столько времени и информации спустя мы вернулись к истоку разговора.
— Да, — кивнул Финли. — У меня все под присмотром.
Наблюдая за сменой выражения моего лица, он добродушно улыбнулся.
— Эд за тобой никогда не шпионила, расслабься. Но чьи-то глаза, — он коротко, едва заметно подмигнул. — Всегда за тобой наблюдают.
Внутри меня образовалась холодная тяжесть. Над тем, о чем мне поведал Финли, нужно было подумать, и то основательно и долго. Я поднялся из-за его стола. Он также встал.
— Спасибо за честный ответ, — произнес я, направляясь к двери, но рука Финли поймала меня и коротко сжала. Я уставился на его пальцы, вцепившиеся в мой рукав, и боролся с острой потребностью заломить его руку и швырнуть его в стену. Тем временем он склонился к моему уху и быстро заговорил:
— И, Эрик. Я также точно знаю, что ты и твои патрульные очень нужны Джанин. Она понимает так же хорошо, как и я, что просто так ей твою верность не заполучить, поэтому она попробует взять тебя и твоих людей силой.
Я оторвал взгляд от его руки, его наглое вторжение в моё личное пространство с каждым его словом волновало меня все меньше. И заглянул прямо в его лицо, приближенное ко мне вплотную.
— Мы пока точно не знаем, — приглушенным голосом продолжал он. — Но это какое-то медикаментозное средство, что-то вроде сыворотки подчинения. Пару дней назад его начали испытывать на изгоях. Под каким-то видом его вскоре подсунут в Бесстрашие.
И его пальцы соскользнули с моей руки.
========== Глава 7. ==========
Запухшее красное лицо размером с половину моей ладони терялось в складках белой ткани. Лоб был сердито наморщен, к нему прилипло несколько тонких темных прядей. Брови хмурились над опухшими веками. Борясь с их тяжестью, сонно и слабо приоткрывались глаза и шевелились хаотично и не сконцентрировано. Разрумянившиеся щеки, казалось, занимали большую часть головы: они подпирали глаза, зажимали между собой пуговку носа и свисали по бокам. Нижняя губа то западала в рот, то выпячивалась вперед, и вместе с ней показывался влажный крохотный язык. На остром шевелящемся подбородке покоились два почти прозрачных пальца.
— Дай её мне, — сказал я и протянул руки, не в силах осознать, как крохотное существо вроде этого вообще может быть жизнеспособно. Тори отступила назад, удобнее перехватывая сверток. Она поправила пеленки, словно собиралась спрятать за ними лицо младенца. Я поднял на неё взгляд.
— Тори, — я вложил последние капли спокойствия и адекватности в свой голос, медленно растягивая слова и делая между ними длинные паузы. — Это мой ребенок. Отдай её немедленно.
Раскосые глаза очевидно сигнализировали о её мыслях: страх, настороженность, недоверие. Я сделал шаг к ней, она опять попятилась назад. Сил сдерживать себя уже почти не оставалось, в глазах начинало рябить от накатывающей волны бесконтрольной злости, все предохранители в голове и теле один за другим отказывали. Кровь оглушительно гудела в висках, мышцы пульсировали, готовясь к предельному напряжению и атаке.
— Отдай, Тори, — послышалось рядом.
Мы перестали буравить друг друга глазами и вместе обернулись. Медсестра стояла у двери и рассматривала нас с явным неодобрением. Она выразительно приподняла брови и качнула головой, призывая Тори к действию. Та с сожалением заглянула в сверток, а затем перевела взгляд на меня.
— Она очень хрупкая, — сообщила Тори, снова бессознательно поправляя пеленки. — Не причини ей вреда.
Я молча кивнул и протянул руки. Первое, что я почувствовал, было тепло и невесомая мягкость. Миниатюрное тельце в пеленках казалось уязвимо нежным и горячим, каким-то словно бесформенным и неподвижным.
— Придерживай её головку, — с плохо скрываемой досадой посоветовала Тори. Она ухватила меня за руку и резко дернула, подставляя сгиб локтя под затылок младенца. — А ладонью поддерживай ножки.
Под её руководством теплый, едва различимо копошащийся сверток целиком расположился на моей левой руке. Я выудил из-под складок пеленок правую, не участвующую в процессе держания, руку и осторожно провел по горячему лбу, сдвигая в сторону несколько коротких волосков. На алом кругляше лица произошло движение, кнопка носа и узкая переносица наморщились, опухшие веки плотно сжались, влажные алые губы округлились, и с тихим коротким писком ребенок чхнул, содрогнувшись всем тельцем. А затем лоб распрямился, брови приподнялись, и она снова открыла глаза. Их растерянный взгляд уперся в мои пальцы, задержавшиеся возле её головы, потом скользнул по Тори и поднялся на меня. Она заглянула в моё лицо и, клянусь, в её крохотных зрачках, окруженных темными изумрудами, на короткое мгновение возникло совершенно осознанное выражение узнавания.
— Её глаза, — выдохнул я едва слышно. — Зеленые, как у матери.
В подушечках пальцев, в ладонях, в напряженных мышцах рук завибрировало, побежало от бархатистой румяной кожи внутрь меня щекочущее тепло. Она лежала у меня на руках, безразлично разглядывая то меня, то потолок, то собственные пальцы, самое теплое и самое нежное создание в целом мире. Самое сильное и хрупкое, самое очаровательное в своем морщинистом, опухшем, раскрасневшемся безобразии, самое невесомое и самое сложное. Моя дочь.
Едва касаясь, я провел пальцем по её круглой щечке, и поднял взгляд на Тори. Она разглядывала меня с улыбкой и веселым любопытством.
— Поздравляю. Ты теперь отец, Эрик.