Я думал, что он взорвется от этих слов, очень уж мне хотелось увидеть его разъяренным, но он с деланной иронией и бесившей меня улыбкой коротко сказал:
- Продолжайте, пожалуйста. Хоть все это и не так, мне все же интересно послушать вас.
- Вы прекрасно знаете, что это правда. Как знаете и то, в чем было ваше настоящее счастье, и то, как вы сами его погубили! Рассказать вам, как было дело?
- Каждый что-то когда-то губил, -с грустью сказал он, оправдываясь. Но вряд ли найдется хотя бы один человек, который точно знает, в чем его счастье. Я не считаю себя несчастным, а это гораздо важнее, вы не находите?
Внезапно я почувствовал к нему жалость. Или к себе? Ведь всё, что я мог сказать ему, я мог бы сказать и себе. Это сбило мой боевой настрой.
- Скажите, у вас есть родинка на спине? Возле позвоночника?
- Откуда мне знать? - удивился он. - Я ведь своей спины никогда толком не видел.
- Когда-то я встречался с одной девушкой... Она говорила, что у меня есть такая родинка, любил а ее целовать.
Для убедительности я ткнул пальцем себе в спину, показывая, где находится родинка. Конечно, это было ужасно невоспитанно с моей стороны.
Глаза его затуманились воспоминаниями, потом в них промелькнуло подозрение. "Дурак, - в сердцах крикнул я ему мысленно. - Разве можно забыть такую девушку!"
- Послушайте, кто вы такой в действительности? - воскликнул он почти с ужасом, поскольку явно вспомнил о девушке.
-Яже вам назвал свое имя. Так мне продолжать?..
Я был сейчас сильнее его, потому что был никем, а его кидало в дрожь каждый раз от мысли, что в нем могут усомниться. Он неуверенно кивнул: продолжайте!
Да, терпение у него было завидное. На его месте я наверняка выставил бы вон такого посетителя, несмотря на то, что я считал себя большим Любеном Диловым, чем он.
- Вам нужно беречь сердце, товарищ Дилов, - сказал я ему по-отечески заботливым тоном. - Вот и профессор Белов так считает. А вы собираетесь на будущей неделе в унизительную поездку, которой противится все ваше существо. И будете во время этой поездки говорить то, чего вы не думаете, - из страха перед тем, кто попросил вас об этом одолжении.
- Причем здесь страх? Вам что, никогда не приходилось идти на разумные компромиссы?
Я предпочел пропустить этот вопрос мимо ушей, хотя считаю такую тактику аморальной.
- ...К тому же вы напьетесь, начнете тискать какую-нибудь свою поклонницу, чтобы все увидели, какой вы сердцеед.
Он зашептал в свое оправдание: - Но я ведь люблю жену, люблю своих детей...
- Всё верно, - расхохотался я. - И все же вы поступите именно так, как я сказал, потому что вы типичный средний эротоман, как вас вроде бы в шутку назвал один ваш приятель, а у вас не хватило мужества даже на то, чтобы обидеться на него.
- Потому что я не такой, - заметил он.
- Конечно, - согласился я. - Просто это было у вас бегством от самого себя, проявлением собственной неуверенности. Ведь только женщины дают вам на часдругой то, что у вас никогда не хватит мужества потребовать от общества, хотя вы-не лишены способностей. Вот в чем дело. А вы могли когда-то стать хорошим писателем, товарищ Дилов, могли бы, если бы не цепь расчетливых компромиссов, висящая у вас на шее камнем, если бы не решились стать хорошим мужем, вместо того чтобы стать хорошим писателем...
- Одно замечание, с вашего позволения. Не хорошим супругом, а хорошим гражданином.
Я удивился; откуда он нашел силы возразить мне?
- Не лгите! Вам прекрасно известно, что значит быть хорошим гражданином, впрочем, во все времена это означало одно и то же.
- Но меня уважают люди, уважают читатели!
- Люди стали весьма нетребовательны в своих запросах, товарищ Дилов. Сказать вам, что вы не рискнули и никогда не рискнете написать?
Он схватился за пепельницу, и хотя было видно, что он просто искал опору, я вскочил с места.
- Не надо! Это уже было!
Он зажал пепельницу в руке, покрутил, делая вид, что просто играет. Все же нас подводило желание во всем руководствоваться шаблоном.
- Кто это уже делал?
- Мартин Лютер.
К нему вернулось хладнокровие, он даже рассмеялся - как же, все-таки до него так же поступил великий человек.
- Верно, только, насколько я помню, он запустил чернильницей в искушавшего его сатану. Вы что, считаете себя царем тьмы? У вас слишком высокое мнение о себе.
- Да нет, - засмеялся я, - потому я и отсоветовал вам бросаться пепельницами. Получится просто жалкая пародия!
- Но тогда - кто вы?
- Я - ограбленная истина, товарищ Дилов! - с нажимом произнес я свое имя.
- И я тот, кто вас ограбил, не так ли?
Я взялся за ручку двери, потому что-пепельница все еще была у него в руках.
- Хм, интересно, если мы примемся лупцевать друг друга, кому достанется больше? Силы наши должны быть равны.
- Я не умею драться.
- Да, вы не умеете даже как следует поссориться, с кем надо, - печально согласился я, так как относил эти слова и к самому себе.
- Вы, я вижу, считаете меня трусом? А ведь я просто развлекаюсь с вами. И если сейчас я вышвырну вас за дверь, то вовсе не из храбрости. Люди всегда прибегали к насилию исключительно из страха.
- Но ведь вам иногда ужасно хочется позволить себе быть громилой, правда? Хоть в этом-то признайтесь!
Он не признался, а я уже признался себе в этом.
Переведя дух, он усмехнулся.
- Хотите, я верну вам то, что, как вы думаете, я у вас отнял?
Это была умная ирония, переходящая в самоиронию. Мне не оставалось ничего другого, как изобразить шутовской ужас.
- Ни в коем случае! Впрочем, это я ошибся. Потерпевший-то - вы.
- Тогда какого рожна вы сюда приперлись?
- А меня Стругацкий заставил.
- Как Стругацкий? - изумился он.
- Да так, ведь вы, фантасты, и дня прожить не можете без фантасмагорий.
Он приподнялся, опершись обеими руками в столешницу письменного стола. Мне показалось, что он так же нетвердо стоит на ногах, как я - от мастики. Я не понял, хотел ли он мне сказать что-то или просто указать на дверь, но на всякий случай решил опередить его.
- Мне кажется, беседа была полезна для обеих сторон. Теперь я спокоен за вас, товарищ Дилов, теперь вы сам себя не сможете узнать.
После паузы, выдержанной для драматического эффекта, я добавил:
- Я спокоен за вас - вас будут хоронить с почестями!
И выскочил за дверь. Весело и легко. Я перешел на шаг только на улице. И с таким радостным чувством шагал до тех пор, пока не спросил себя: "Ну хорошо, а ты-то кто теперь? Без жены, без детей, без работы... Боже, какая свобода! Без обязанностей, с пороком сердца, который вскоре без лишних мук доконает тебя и избавит от всех проблем!" Впрочем, одна проблема пока существовала - нужно было заплатить из последних оставшихся у меня денег за то удовольствие, которое доставил мне Стругацкий. Неприлично заставлять платить по моим счетам того, кто сидел сейчас в редакции и так настаивал, что именно он и есть Любен Дилов. А что потом? Потом мне оставалось вспомнить народную поговорку - гол как сокол. Интересно, впрочем, почему народ выбрал именно это сравнение? Потому что только голый может по-настоящему быть отважным?
Да, вечно мы что-то выдумываем, сказал я себе, но ведь поэтому нас и называют фантастами! Важно, что мы действительно в каждый момент готовы встретить неожиданное, как говорил когда-то Гераклит.
* * *
Я выключил компьютер из розетки, чтобы ему не взбрело включиться автоматически, как он сделал это только-что. Постоял над ним как над гробом, пока совиные глаза не потеряли своего коварно-невинного выражения и не превратились в обыкновенное стекло. Потом тихо вышел из кабинета. И не вошел в него до тех пор, пока компьютер забрали у меня навсегда.