Я вздыхаю и поддаюсь чувству облегчения, которое исходит от настойчивых лизаний Адама. Я просто остаюсь в этом моменте. Поддаюсь снова и снова, пока не могу больше думать о будущем.
Пока не останемся только мы вдвоём, играя в нашу игру. Навсегда.
Вскоре Адам встаёт и долго оценивающе смотрит на меня. Тень неудовлетворения мелькает на его лице, и почему-то я понимаю, чего он хочет. Я снимаю топ и трусики, морщась, когда движение тянет за собой боль в нежных местах.
Адам лижет рану на моём плече, и когда он заканчивает, на коже остаются два розовых, рубцующихся шрама. Метка.
Он переходит к синякам на моём горле. А мгновение спустя уже оказывается у меня между ног, широко раздвигая их.
Блядь. Это происходит снова. Я так расстроена и подавлена после всего, что произошло, что не уверена, смогу ли справиться.
И всё же я не могу не жаждать очищения, которое приходит потом.
Но пока что Адам только заботится о моих ранах. Я расслабляюсь. Без ожиданий. Это значит, что всё, что он сделает, будет отличаться от того, что было вчера.
И это захватывает.
Он ещё не прикасался ко мне сексуально, но я вся мокрая, предвкушение растёт с каждым целительным прикосновением. Он переходит к другому моему бедру, медленно и тщательно, даже не взглянув на мою киску. А потом он заканчивает. На моём теле не осталось никаких болезненных мест, кроме одного. Но то, как горит мой клитор, горячий и пульсирующий, вовсе не неприятно.
Он облизывает его один раз, заставляя меня ахнуть, и отстраняется.
Я лежу там, раздвинув ноги, тело мягкое и расслабленное. Я улыбаюсь ему, приветствуя ту власть, что он имеет надо мной.
Власть давать и забирать.
Рвать и снова зашивать.
Адам берёт нож и поворачивает его в вихре лезвия и рукоятки, так быстро, что у меня кружится голова. Его пальцы движутся с безупречным мастерством, нож крутится и сверкает серебром. У меня возникает ощущение, что он о чём-то размышляет. Вдруг он останавливается, держа лезвие между указательным и средним пальцами в идеальном балансе.
— Будет больно. Но ты уже знаешь это, моя маленькая шлюшка.
О Боже. Я завороженно наблюдаю за ним, и новая волна возбуждения захлёстывает меня. В моём животе нарастает жар, и я облизываю губы, взволнованная и нервничающая.
Что это будет?
Адам расстёгивает молнию, освобождая член. Он возбуждён, но не двигается, чтобы раздеться, и я решаю рискнуть. Я сажусь, раздвигая ноги, и приподнимаю край его толстовки, чтобы дать ему понять, чего я хочу.
— Пожалуйста.
Он смотрит на меня, не шевелясь. Он похож на змею, готовую нанести удар, тело напряжено, в нём сосредоточена сила, и я сглатываю. Он чего-то ждёт. Но чего именно?
— Десять тысяч очков за то, что позволишь мне увидеть тебя, — рискую я, руки трясутся от прилива адреналина.
То, как он сжимает рукоятку, заставляет меня вздрогнуть.
Адам молниеносно бросает нож. Тот вонзается в одеяло у меня между ног, но я даже не вздрагиваю. Я парализована.
Одним ловким движением он стаскивает с себя толстовку. Под ней ничего нет. Он снимает брюки и бросает их на ковёр.
Я осматриваю его, и у меня учащается пульс. Он словно Бог. У него крепкое тело, состоящее из чистых, мощных мускулов. Когда он поворачивается, я с удовлетворением вздыхаю, видя, как при каждом движении мышцы его спины перекатывается.
— Ты прекрасен, — говорю я.
Адам стоит надо мной, выставив член, и смотрит мне между ног, где торчит нож.
— Возьми его, лань.
И я беру. Дрожащими руками.
Первое, что я замечаю, – это то, какой он тяжёлый. Из любопытства я слегка касаюсь края зазубренного лезвия и шиплю, когда кожа трескается.
Невероятно острый.
Этим ножом было убито так много женщин. Только в моём городе их десятки. Женщин, которые не хотели, чтобы их убивали, которые были счастливы и нормальны, а он всё равно убивал их, щадя сломленную, искорёженную личность, которой являюсь я. Меня должно это беспокоить.
Но это не так.
Я смотрю на Адама, ожидая дальнейших распоряжений. Скажет ли он мне причинить себе вред? Я сделаю это. Чего бы он ни попросил.
Но он не просит.
Вместо этого он садится рядом и протягивает предплечье, которое дальше от меня, внутренней стороной вверх. Он берёт мою руку, сжимающую нож, и подводит лезвие к своей коже, аккуратно прижимая остриё.
Потом он отпускает, и я в ужасе поднимаю глаза.
Такого не было в планах. Я не хочу причинять ему боль. Я не тот человек, кто режет других.
Адам делает своё дело. Наблюдает. Ждёт. Взгляд – спокоен, рука – неподвижна.
Но скоро напряжение становится невыносимым.
И искушающим.
Я никогда не вонзала нож в тело другого человека. Но теперь, когда это стало возможным, мне кажется, это должно быть захватывающе.
Я смотрю на Адама. Впитываю его светящиеся глаза, расслабленные губы, то, как он сидит – настороженно, но спокойно.
Он не вздрагивает, даже дыхание не учащается, когда я вонзаю в него нож. Он такой острый, что почти не чувствуется сопротивления. Я могла бы продолжать, пока лезвие не коснулось бы кости, но останавливаюсь – не знаю, что делать дальше.