Упырь (ЛП)

Почувствовать, что любима.

Адам подтягивает моё колено так, чтобы оно упиралось ему в грудь. Он медленно входит в меня, его губы прижимаются к моим, его рука прижата с одной стороны, другая запуталась в моих волосах. Я стону ему в губы, а он что-то мычит в ответ.

Как бы странно это ни звучало – мы занимаемся любовью.

Я забываю о ноже и зубах, растворяясь в его губах, его длине внутри меня, его коже на моей. Он тяжёлый и твёрдый, но не давит на меня. Его полуприкрытые глаза светятся янтарём, такого оттенка я в них никогда не видела. И лицо у него смягчилось.

Я пьянею от этого нового Адама.

Адам, который не является Упырём.

До тех пор, пока он не переворачивает нас так, что я оказываюсь на нём сверху. Я кладу руки ему на грудь и объезжаю его, пока он не тянется за ножом. Он держит лезвие между пальцами, протягивая мне рукоятку.

— Твоя очередь, лань.

Я перестаю двигаться, а его член погружается глубже.

— Что?

— Твоя очередь.

Я качаю головой, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Он протягивает мне нож, его взгляд спокоен, терпелив, и я качаю головой сильнее.

— Ты хочешь, чтобы я причинила тебе боль?

Это абсурд. Это противоестественно. Потому, что я не режу. Я не сопротивляюсь.

Я – жертва.

— Режь где хочешь. Насколько сильно – решай сама.

У меня пересохло во рту, голова кружится.

Я не могу.

Я не могу.

Я не могу.

Адам кладёт нож себе на грудь, остриё – всего в нескольких сантиметрах от горла. Затем он проводит пальцами по моему раненому боку. Я замираю.

Всего одно лёгкое прикосновение – и я снова там, в том ужасе.

Первое воспоминание: он назвал меня шлюхой и вонзил нож в моё тело, задевая кость.

Второе: когда он впивался в рану пальцами.

Третье: когда наказал меня за то, что я позволила Тому ударить себя.

Последнее воспоминание всё решает.

Я хватаю нож и смотрю на него сверху вниз, тяжело дыша, чувствуя, как внутри поднимается злость – густая, ядовитая, как дым. Адам смотрит в ответ янтарными глазами, лицо всё также спокойное, терпеливое.

Он причинил мне боль. Он заслуживает страдания.

Но, несмотря на ярость, я всё ещё не уверена.

Рука соскальзывает с рукояти ножа – она вспотевшая и дрожит от напряжения.

Я не режу. Я не сопротивляюсь. Я – жертва.

Адам улыбается, обнажая зубы, его светящиеся глаза морщатся в уголках.

Я дышу, как после бега, и сжимаю нож изо всех сил.

Я не режу.

Только вот… режу.

Я выдыхаю, когда что-то внутри меня ломается. Цепь, сжимавшая грудную клетку, рвётся, и я вдыхаю полной грудью. И ещё раз. Адам едва заметно кивает, и я подношу лезвие к его горлу.

Я оставляю его там, позволяя острию слегка надавить на его кожу.

Я могла бы порезать здесь. Распороть ему глотку и смотреть, как жизнь вытекает из него с хрипом. Но я не хочу убивать Адама.

Веду нож вниз, касаясь его ключиц, и останавливаю на твёрдом соске. Я могла бы срезать его. Было бы адски больно. Он бы сильно кровоточил, а я пила бы его кровь и упивалась этим. Остановил бы он меня?

Дыхание Адама медленное и ровное, а лицо – расслабленное.

Я хочу разрушить его покой. Поэтому провожу ножом к его сердцу. Прижимаю ладонь к коже, чтобы почувствовать ровное, спокойное биение. Затем пристраиваю нож между рёбрами и снова смотрю ему в лицо.

Его выражение – голодное. Ожидающее.

Я вонзаю нож, не отрывая взгляда от его лица. Пока что – только кончик. И останавливаюсь. Адам замирает на вдохе, его глаза мерцают. Я режу вдоль узкого промежутка между рёбрами, неглубоко.

Как только хлынула кровь, я выдёргиваю нож, и приникаю к ране раньше, чем кровь успевает упасть на кровать. Адам стонет, его бёдра дёргаются вверх. Его член твёрд, как камень. Я пью из его раны и качаю бёдрами. Удовольствие вспыхивает внутри меня – в груди, в киске, перед глазами. Я стону и ускоряюсь, глотая кровь, пока струйка не иссякает. Я отстраняюсь, хмурясь.

Рана затягивается. На моих глазах плоть срастается, и остаётся только шрам, который с каждой секундой становится всё бледнее. Я вопросительно смотрю на Адама, и он приподнимает бёдра, посылая по мне волну острого желания.

— Ещё.

Я разрезаю его бицепс, на этот раз глубже, и вонзаю свои тупые человеческие зубы в рану, чтобы она не закрылась. Я скачу на нём, и он стонет, тяжело дыша, впиваясь ногтями в мою задницу. Я жадно глотаю его горячую кровь, наполняя себя светом и силой.

Наконец, я кончаю. И этого недостаточно. Поэтому я отрываюсь от Адама, двигаю бёдрами, и разрезаю его второй бицепс. Я пью и скачу на нём, снова кончаю, и в моём мозгу вспыхивают звёзды.

С рукой, крепко сжимающей нож, с бешено стучащим сердцем, я делаю надрез по его нижней губе – в том самом месте, куда в ту первую ночь коснулась пальцем. Кровь наполняет разрез, и я целую его, забыв о ноже, брошенном на матрасе.

Я кончаю в третий раз и падаю на Упыря. Я опустошена. И одновременно такая наполненная, как будто больше никогда не почувствую голода.