Когда выхожу, она суёт мне в руку полный стакан виски:
— Держи.
Я делаю обжигающий глоток. Затем ещё один. И ещё, пока металлический привкус крови не исчезает из моего горла.
— Мне нужно съезжать, — говорю, садясь на диван. Моё тело наконец-то расслабляется, натянутые мышцы обмякают. Я глубоко вдыхаю и снова делаю глоток.
Анника фыркает и залпом опрокидывает свой стакан. В её дрожащей руке напиток плещется через край.
— Он всё равно тебя найдёт, — говорит она. — Сколько ему понадобилось, чтобы найти эту квартиру после того, как он впервые тебя встретил? Пару часов?
— Я должна съехать не поэтому, — отвечаю, чувствуя, как от выпитого алкоголя по животу разливается тёплая волна спокойствия. — Серийный убийца может проникнуть в мою спальню, Анни. В нашу квартиру. А значит, и ты в опасности. И он оставил здесь улики. Кровь. Если полиция решит присмотреться повнимательнее...
Я обрываю себя на полуслове, чувствуя, как внутри разверзается бездонная пропасть, из которой сочится липкая тьма. Я не вернусь в тюрьму. Ни за что.
Анни делает глоток, её взгляд затуманен. Она думает, и я даю ей время. Из нас двоих именно у неё больше опыта в обращении с мужчинами и другими опасными вещами.
Я смотрю на красивую татуировку в виде виноградной лозы, вьющуюся по её бедру. Едва заметен шрам под ней. У Анни много таких татуировок, а их расположение продиктовано не выбором, а необходимостью.
Никто не возьмёт на работу танцовщицу со шрамами. Но танцовщица с татуировками, особенно такая великолепная, как Анни – совсем другое дело.
Она могла бы пройти лазер, чтобы удалить шрамы, но предпочла скрыть их с помощью рисунков. Это воспоминания о времени, проведённом с Оуэном.
Ёбанный мудак.
Шрам у неё на бедре был оставлен разбитой пивной бутылкой. Он сделал это в порыве ревности. Анни дорожит им, потому что, как она говорит: «ревность – признак любви».
Я рада, что он в конце концов бросил её ради женщины с незапятнанной кожей – свежего холста. Потому что почти уверена: он бы убил Аннику.
И эта сумасшедшая сучка позволила бы ему это сделать.
Однажды я спросила её, почему она не расстанется с Оуэном, и Анни сказала, что он заставляет её чувствовать себя красивой, хрупкой и достойной любви.
Кажется, теперь я её понимаю.
Мы обе сломаны.
Анни до сих пор оплакивает расставание, хотя с тех пор прошёл уже год. Она отвергает все шансы завести долгосрочные отношения, предпочитая перепихон на одну ночь.
Тем не менее, благодаря её опыту общения с Оуэном, я доверяю её суждениям, когда дело доходит до обращения с хищниками. Она знает, как они мыслят.
— Поговори с ним, — наконец говорит она, взгляд её становятся жёстким.
Я ошарашенно распахиваю глаза и качаю головой, не веря своим ушам. Поговорить с каннибалом-маньяком? Как мне это сделать и остаться в живых?
У меня же нет стремления умереть.
Или всё-таки есть, — шепчет тихий, холодный голос где-то в глубине моего сознания.
Может быть, именно поэтому я не могу перестать думать о встрече с Упырём. Не потому, что он заставил меня почувствовать себя живой впервые за долгое время – а потому что он был готов меня убить.
Или, может, и то, и другое.
Всё равно, искать его с требованием, чтобы он оставил меня в покое, вызывает у меня такую тошноту, что живот сворачивается. Я не могу этого сделать.
Пока я дрожу от страха, Анника допивает свой напиток и снова наполняет наши стаканы. Я прищуриваюсь, рассматривая этикетку. Это её лучший виски, тот, что она получила от щедрого клиента. Она берегла его для особого случая.
Похоже, сегодня – тот самый случай.
— Я серьёзно, — говорит она. — Он охотник. Пока ты будешь убегать, он будет за тобой гнаться. Со временем он станет настойчивее, а в его случае это может быть смертельно опасно. Для тебя. Тебе нужно прекратить бегство. Спроси его, что ему нужно, и дай ему это, чтобы он оставил тебя в покое.
Я мрачно усмехаюсь, вспоминая, как Упырь преследовал меня в парке. Я помню, как у меня перехватило дыхание от ужаса, как горели лёгкие. Ощущение его руки на моём горле.
— Что, если он хочет разрезать меня на куски и съесть?
Анни пожимает плечами, будто её это не убедило.
— Если бы это было так, он бы убил тебя, когда у него был шанс, — говорит она твёрдым и уверенным голосом. — Ты сказала, что он трогал твою грудь. Возможно, он просто хочет тебя трахнуть.
Я дрожу, и это не от отвращения.
Возможно ли это? Хочет ли Упырь меня трахнуть? Сдавить мне горло и с силой засунуть член мне в рот? Приставить нож к моим рёбрам в качестве предупреждения и нагнуть меня?
Видения всплывают в моём сознании, яркие и удушающе горячие.
— Проклятье.
Анни отсалютует мне бокалом.
— За ебущих серийных убийц!
Я закрываю окно в спальне и заклеиваю шов изолентой. Если кто-нибудь откроет его, изолента оторвётся с громким звуком, который, надеюсь, разбудит меня.