Было слышно, как на веранде он сказал Шамону:
- Такие дела, друг Люсьен. Хоть стой, хоть падай, как говорили в Древнем Шумере...
Ур был очень расстроен. Он сидел сгорбившись, уронив большие руки между колен и глядя остановившимся взглядом в угол комнаты, где стояли стеклянные кубы аквариумов на грубо сколоченных подставках. Нонна села на табуретку.
- У тебя опять был приступ? - спросила она.
- Нет...
- Почему же ты вернулся с полпути?
Ур пожал плечами.
Там, в лесу, его внезапно охватило ощущение засады. Почудились ли ему шаги где-то сбоку, чье-то тайное присутствие? Может, и почудилось. Но этот щелчок... Слабый щелчок и мгновенный, еле различимый свист чего-то пролетевшего мимо - неужели и это померещилось ему? Он вскинул фонарик. Там, где свет его иссякал, погружаясь в ночную темень, колыхались кусты. И будто бы удаляющиеся быстрые шаги... Что это было? Игра воображения? Возня лемуров? Он стоял некоторое время, прислушиваясь. Четыре прыгающих светлячка - фонарики его спутников - удалялись. Тревога не отпускала Ура. И он погасил свой фонарик и пошел, все ускоряя шаг и напряженно вглядываясь в тропинку, едва белевшую во тьме. Ни о чем больше не думая, пошел обратно. Он слышал крики. Звали его, Ура. Но голос внутренней тревоги все заглушал и гнал его поскорее из лесу...
Обо всем этом, однако, он не мог рассказать даже Нонне.
- Ур, - сказала она, - я просто не могу видеть тебя таким мрачным. Иногда мне кажется, что ты болен... не могу понять, что с тобой происходит... Тебе плохо с нами?
- Нет. - Теперь его взгляд прояснился. - Но я вам только мешаю. Я ведь вижу... тебе приятно и весело с Шамоном, а я только порчу тебе настроение.
- При чем тут Шамон? - изумилась Нонна.
- Он танцует с тобой... ухаживает...
- Ур! И это говоришь мне ты? Ты?..
- Кто же еще? - ответил он с обычной своей добросовестностью. - Здесь никого больше нет.
Нонна наклонилась, спрятала вспыхнувшее лицо в ладони. Господи, он ревнует! Вдруг она поднялась, будто подброшенная приливной коморской волной. Ур тоже встал. Высоко поднятые брови придавали его лицу страдальческое выражение.
- Кажется, придется выяснить отношения, - сказала Нонна, глядя ему прямо в глаза. - Ну вот... как, по-твоему, я к тебе отношусь?
- Ты относилась ко мне очень хорошо. И в Москве и раньше. А теперь я не знаю, как ты ко мне относишься. По-моему, тебе со мной скучно, потому что...
- У вас на Эире все такие? - прервала его Нонна. - Ты ребенок, Ур. Надо быть таким набитым дураком, таким олухом, как ты, чтобы не видеть... чтобы не видеть, что я тебя люблю.
- Нонна! - вскричал он.
- Что "Нонна"? Что "Нонна"? - лихорадочно продолжала она, стискивая руки. - Мучение ты мое! Не, должна, не должна - понимаешь ты это? - не должна женщина первой признаваться в любви, не должна даже тогда, когда перед ней бесчувственный чурбан...
- Нонна... - Ур шагнул к ней, осторожно взял за плечи, глаза у него сияли. - Еще, еще ругай меня.
Она заколотила кулаками по его груди.
- Надо быть человеком, понимаешь ты это? Человеком, а не пришельцем безмозглым, не истуканом месопотамским...
- Буду, буду человеком...
- Я хотела умереть, когда на тебя полезла акула... Ох-х! - Нонна взяла его руку, прижала к мокрой от слез щеке.
Утром за ними пришла шлюпка с "Дидоны".
Турильер спустился на белый полумесяц пляжа, чтобы проводить гостей. С галантностью, никак не вязавшейся с его обликом, он коснулся губами Нонниной руки.
- Было очень приятно, мадемуазель, спорить с вами, - прохрипел он. Счастливого плавания.
- А вам, мосье Гийом, желаю покоя и удачи в ваших делах.
- Удачи? Нет, мадемуазель, удачи мне не желайте. Я давно уже уговорился с самим собой, что не буду ждать удачи: на такое ожидание не хватит жизни. Лучше пожелайте мне добраться до Лизетты.
- От души желаю!
Нонна смотрела на удаляющийся берег с одинокой фигурой на пляже. "Прощай, Гранд-Комор, - думала она. - Прощай, бунгало под пальмами, прощай, человек, живущий на вулкане. Вряд ли придется еще свидеться... Но хорошо, что я вас увидела..."
Спустя полчаса они поднялись на борт "Дидоны". Уже ровно стучал, прогреваясь, ее двухтысячесильный двигатель, и палуба мелко вибрировала, и пахло горьковатым дымком выхлопов. Потом затарахтел на баке брашпиль, выбирая якорную цепь. Боцман Жорж в белом берете с красным помпоном и полосатых шортах крикнул:
- L'ancre est haute et clair!*
_______________
* Якорь поднят и чист! (франц.)
Мальбранш, выглядывавший из окошка рубки, кивнул и звякнул рукояткой машинного телеграфа. "Дидона" медленно развернулась и пошла синей своей дорогой среди островного лабиринта, среди коралловых отмелей, розовевших сквозь прозрачную воду, среди скопищ вулканов, которые высились немыми свидетелями существования древней страны Лемурии, поглощенной океаном.
С криком носились над судном чайки и олуши. И долго еще был виден на востоке лилово-серый конус Карталы, над которым висело облачко грозного его дыхания.
Валерий разговорился с боцманом Жоржем. К концу дня они уже были друзьями и неплохо понимали друг друга: оказалось, что Валерий необычайно быстро схватывал французский морской жаргон.
- Что-то у тебя рында-булинь убогий, - говорил он, подергав веревку, привязанную к языку рынды - судового колокола. - Свинячий хвостик какой-то.
И он рассказывал Жоржу о своем яхтклубовском боцмане, одессите ("кстати, его тоже Жорой звали"), который учил яхтсменов благоговейному отношению ко всякой снасти.
- Судно познается по тому, как заплетен рында-булинь, - говорил Валерий, невольно подражая одесскому акценту боцмана Жоры.
Жорж кивал и повторял:
- Жора... Рында-булинь...
Он отцепил от поясного ремня нож и свайку, притащил толстый пеньковый конец, и Валерий принялся плести булинь. Он старательно проплетал пряди, срезал, счесывал, околачивал. Его голые плечи, уже покрывшиеся загаром, влажно блестели на солнце. Рында-булинь получился хороший, добротный толсто сплетенный с того края, где будет крепиться к языку колокола, и сходящий на нет к свободному концу. Валерий покатал его ногой по палубе для плотности и гладкости. Жорж поцокал языком, выражая восхищение, и подвесил булинь на место.
- Тре бьен*, - сказал он и похлопал Валерия по плечу.
_______________
* Очень хорошо (франц.).
- Треэ агреабльман, - отозвался Валерий. - А Жора знаешь как сказал бы? Он сказал бы: "Что жь, корзину с памадорами на Привозе увьязать сможешь".