— Вот что, холуй. Ты меня знаешь, болтать не умею. Если сейчас не соединишь, будет тебе погибель. И одно только утешение останется: погибнешь при исполнении обязанностей, в момент лизания директорской задницы. И учти — тут не несчастный случай. Тут, если в корень глянуть, — самое первостатейное убийство. Тебе, холую, охота за убийство ответ пополам делить? Думай в момент!
— Н-не-ет.
— Тогда включай агрегат. Да не трясись, учти для храбрости: ни одна душа в поселке про этот разговор пока не должна знать. Ты да я. Ты не щурься, я его не боюсь. Я боюсь, что дай ему время — спрячет концы. Значит, ловить надо на деле. И он сейчас как раз дело закрутил. На много лет для себя.
— Егор Михалыч, я добровольно, — телефонист моментально раскусил ситуацию. — Но смотри, у него в райцентре рука — ого! Прижмут тебя к стенке, как клопа.
— Пугает он вас, дураков. А насчет стенки, так меня уже жали. В сорок первом году к московской, потом к сталинградской. А я — вот он. Давай.
Телефонист щелкнул включателем.
— «Восьмая» слушает, — четко, словно из соседней комнаты, сказала там, в райцентре, дежурная.
— Барышня, день добрый, — ответил Егор. — Номерок семнадцать пятьдесят восемь можно? Да, инспекцию… Ага… Ульяныч, ты? Здорово, сынок… Спасибо… И тебе всего наилучшего… Дело, да… Беда, Ульяныч… Там у вас в порту вертолет снаряжают по санрейсу в наше село. Погода сегодня хорошая, полетит. Так тебе надо быть с этим вертолетом… Теперь слушай…
После разговора Егор вздохнул, показал телефонисту кулак и сказал:
— Спасибо.
— Так точно! — отчеканил Бармалей.
Умка лежал посреди сарая. Тут он израсходовал остатки сил, пытаясь грызть пропитанную жиром землю. Черные провалы в сознании возникали все чаще. Медведь отощал настолько, что начал мерзнуть. Лапа распухла. Даже поднять ее Умка был сейчас не в состоянии. Глаза залепило гноем, текло из горячего носа. Работал только слух, поэтому шаги и легкий скрип снега все же проникли в затянутое мглой предсмертного равнодушия сознание, и медведь слабо зарычал: остатки жизни разбудили инстинктивное желание остеречься.
Егор, положив палец на спусковой крючок, глянул из-за разбитого косяка. Подох? Да нет, вроде рыкнул и бока ходят. Охотник оглянулся, подобрал длинную щепку и ткнул в заднюю ногу. По телу зверя прошла волна судороги. Он с трудом повернул голову, уставил заплывшие гноем глаза в сторону Егора.
— Гыр-рлы-гых-хх, — булькнуло слабое рычание. Голова бессильно стукнулась о землю. Егор прижал щепку к лопатке зверя и провел ею по боку. Она запрыгала с ребра на ребро, как по штакетнику забора. Господи, истощал-то! Постепенно глаза привыкли к полумраку, и охотник увидел многочисленные грязные колтуны на боках и спине. Тогда он упер ствол винтовки в позвоночник и, нагнувшись, левой рукой дернул мех. В горсти остался пучок. Да, до линьки изголодал, бедолага. Вот ведь как с северным зверьем происходит: пока сыт-здоров, шерстинка к шерстинке блестит, играет. А чуть сбой в жизни — сразу и шерсть полезла, и грязи откуда-то видимо-невидимо налипнет. На материке животина и не такую рану залижет, переломы позарастит, а тут природа враз списывает. Сурова, матушка, все на грани.
Уже особо не остерегаясь, Егор нагнулся над раненой лапой. Гнойник вон… Ну, ежли нет перелома, лапа — дело поправимое. Сейчас мы тебя будем налаживать, бедолага.
Егор открыл дом, заткнул старым ватником выдавленное медведем окошко, зажег керосиновую лампу. Затем сложил в железную печь заранее приготовленную растопку, плеснул на нее керосин, чиркнул спичку. Печь загудела. Бока ее налились жаром, в избе запарили стены, воздух отсырел. Егор еще подкинул сухих полешек, сыпанул сверху угля. Бока печи побелели. Набив льда из ближайшего тороса, охотник поставил ведро на печь и подмел пол. Пар из обтаявшей избы утянуло в печь, стало сухо, тепло, и образовался уют.
Егор достал из-за пазухи аптечку, рассыпал содержимое по столу. Так-так… Марганцовка… стрептоцид, а вот и пенициллин… А как, лапу мыть да глаза? Ведь не даст. Усыпить бы! Егор еще пошуршал пачками. Ага, вот в успокоительное. Умный человек паковал-собирал. Теперь вопрос: как заставить проглотить? Разве с нерпичьим жиром? И то…
Егор наклонил ковшик и капнул жир на нос медведя, потом полил тонкой струйкой в приоткрытую пасть, на сухой лиловый язык. Запах и вкус любимой еды сделали свое дело: медведь шевельнул языком, смазав воспаленную пасть жиром. Егор капнул еще. Умка сделал глотательное движение. Тогда охотник стал лить жир тонкой непрерывной струйкой. Через несколько минут ковшик нерпичьего жира с истолченными в нем таблетками был пуст. Егор таким же образом скормил и второй и третий, подумал — и дал еще один.