Штормовые тучи вбивают в пляж серебряные гвозди молний, ослепляя ими Хонуфу. Прибой бьется о берег, как взбесившаяся лошадь. Капли дождя ударяют с такой силой, словно хотят оставить на ее теле синяки.
Земля, словно на заре мироздания, издает низкий звериный стон. Шторм истирает из этого мира память о Боге.
Хонуфа снова и снова выкрикивает имя сына. Ей никто не отвечает, и тогда она принимает решение.
Шахрияр и Анна
Они ехали по трассе I-66, держа путь в Маклин, домой к Анне. Всего пятнадцать минут назад автомобили и грузовики сливались в жарком мареве уходящего дня в единый сплошной поток. Сейчас, оглянувшись назад, он видит собирающиеся тучи, сулящие перемену погоды.
Всякий раз, когда приходит буря, Шар испытывает странный восторг. Она напоминает ему несущийся на всех парах грузовой состав с цистернами, наполненными водой. Его ярость навевает мужчине воспоминания о родных краях. Первые тяжелые пузатые капли ударяются в лобовое стекло и принимаются настойчиво отбивать ритм по крыше машины. Дворники мечутся туда-сюда по стеклу, силясь дать отпор многомиллионной армии. Габаритные огни движущихся впереди автомобилей расплываются, будто на холсте импрессиониста. Мир словно тает.
Анна устроилась на заднем сиденье автомобиля, который он взял сегодня утром, чтобы свозить ее на ярмарку в Гейтерсберге. Она сосредоточенно играет на приставке.
– Ну и погодка, Анна, верно я говорю?
Девочка не отвечает ему, и он повторяет фразу снова.
– Ну да, типа того, – на этот раз отзывается она. – У вас в Бангладеш такие же сильные дожди?
– Ага. Иногда они не стихают на протяжении многих дней. У нас даже есть особое время года – сезон штормов. Каль Байсакхи – Темная весна.
Ему на ум приходят картинки из детства – те, что он помнит: как он смотрит телевизор, как поет гимн перед программой новостей на бенгальском в восемь часов, а потом снова, в десять, когда новости выходят на английском. Экран мог погаснуть в любой момент без всякого предупреждения – всякий раз, когда случался перепад напряжения. В этом случае Рахим, Захира и Рина блуждали в темноте, спотыкаясь и перекрикиваясь друг с другом, пока кто-нибудь из них не отыскивал длинные тонкие свечи, которые обычно хранились в ящике на кухне. Тогда их зажигали от огня газовой плиты и отправлялись на улицу, навстречу миру, залитому светом луны и звезд.
Он помнил в Дакке два больших наводнения, когда по улицам плавали на лодках, а вода поднялась до половины высоты их дома. Дом. Он помнил, как просыпался в этом особняке под резкие крики воронов, которых ему так не хватало в Америке. В ноздри бил запах жарящихся лепешек. Чай со сладким печеньем ему подавали на подносе, а железные оконные рамы были влажными от зимнего тумана. Еще он помнил летающих тараканов. Здоровенных мотыльков, которые хлопали крыльями, кружась вокруг фонарей. Ребенком он с радостью выбегал навстречу ливням – струи дождя нещадно хлестали по телу и земле, оставляя после себя огромные лужи.
Мужчина рассказывал об этом Анне понемногу, фрагментарно, всякий раз поражаясь собственному бессилию передать прелесть и красоту картин, свидетелем которых он стал. Иной язык убивал всё их очарование, отчего он уже и сам начинал задаваться вопросом, правда ли они достойны такого восхищения.
Машину несколько раз слегка заносит на мокрой автостраде. Некоторое время они едут в молчании. Наконец Анна его нарушает.
– Мы доедем без проблем, баба? – спрашивает она. Обращение «отец» она произносит на бенгальском – это одно из немногих слов на этом языке, которые она знает.
– Ну конечно, разве что опоздаем немного.
– Сколько тебе осталось?
Внезапность ее вопроса обескураживает его.
– В смысле? – Вопрос вдобавок оказывается еще и болезненным, хотя девочка не собиралась задеть его чувства.
– Мама сказала, что тебе тут осталось всего три месяца.
– Да, примерно три.
– И что ты будешь делать?
– Надеюсь, я к этому моменту найду работу, и нам будет не о чем переживать.
– А ты можешь просто сказать, что ты мой папа и тебе надо остаться?
– Эх, солнышко, если бы всё было настолько просто.