Мне с тобою, как горе с горою, Мне с тобой на свете встречи нет. Но весенней лунною порою Через звезды мне пришли привет...
- Твое? - Увы, нет! Шум двигателя смешался со смехом Андрея. Прошуршали шины. Вдали, за поворотом бульвара, исчезла белая полоска света. Следя за нею взглядом, Вадим пробормотал: - Нам с тобою, как горе с горою... О ком бы это он?.. Покачал головой и, шлепая по лужам, побрел домой.
3
Шипение баллонов по мокрому асфальту, удары воды снизу по машине, когда она проносится над большими лужами; брызги, когда они летят в стороны или оседают на стекле и через минуту обращаются в сухие пятна, мешающие смотреть; ошеломляющий свет встречной машины, одинокий пешеход, не спеша переходящий дорогу, - все вызывало реакцию Андрея - мгновенную, точную. И вместе с тем его мысли были далеко и впервые вернулись сюда, на мчавшийся навстречу автомобилю асфальт, лишь в тот момент, когда показался знакомый сложный перекресток. Кончался город. Нога плавно остановила машину: он решил не ехать дальше. Некоторое время смотрел немигающими глазами сквозь грязное стекло, потом развернул автомобиль и погнал обратно. Гнал со всей скоростью, какую мог выжать. Непреодолимо хотелось домой. Хотелось увидеть Веру. Именно сейчас. Непременно. Это стало необходимо. Более необходимо, чем ехать в Заозерск и ложиться в постель для отдыха перед утренним выходом на аэродром. Вера! Она была сейчас необходимее всего на свете! Необходимее самого света. Сейчас. И, может быть, всегда? Или?.. Отомкнув дверь квартиры, Андрей неслышно прошел в столовую и остановился перед дверью спальни. Вдруг подумалось: а правда ли, что ему этого так хочется? И следовало ли сейчас быть здесь?.. Пальцы, лежавшие на ручке двери, ослабли... И тут вдруг ручка опустилась сама, нажатая с другой стороны. В полуосвещенном прямоугольнике двери стояла Вера. При виде Андрея она не удивилась. С глубоким вздохом протянула руки и охватила его шею. Прижалась лицом к его лицу. Андрей сразу почувствовал, что щека ее мокра. Целуя, ощутил соленость слез. А Вера, всхлипывая, все крепче сжимала его шею. И вдруг сквозь вкус соли и привычный аромат терпких духов Андрей услышал противный запах вина. Кровь прилила к лицу. Но Вера влажными губами закрыла ему рот, словно угадав и предупреждая вопрос.
4
Ченцов стащил с себя дождевик и рассеянно сунул его на вешалку мимо крючка. Плащ упал на пол. Ченцов не обернулся. Лужа медленно растекалась по паркету. Опустив голову, Ченцов лениво переступал со ступеньки на ступеньку. Казалось, все его внимание было сосредоточено на звуке, доносящемся сквозь щель под дверью мансарды: Тимоша втягивала носом воздух. На верхней площадке Ченцов присел на корточки и подул под дверь. Тимоша тявкнула на той стороне. Ченцов с шумом ворвался в мансарду, подхватил взвизгнувшего от восторга терьера и закружился по комнате. Прилег было на диван. Но, заметив, что его клонит ко сну, вскочил. Раздернул штору. Дождь перестал. Деревья на левой стороне бульвара посветлели. За ними ясно открылась панорама Юго-Запада. ...Андрей сказал: "тау" может быть доставлена, куда нужно, когда нужно... - Тимка! Какая теснотища в черепе! Такая маленькая коробочка. Мысли стремятся убежать... Куда? На свободу. Чтобы никогда не вернуться, если ты не достоин их. Хотел бы я знать, куда они деваются, освободившись? Тимка! Собака любопытно склонила голову. Лопушки мохнатых ушей поднялись. Угольками глаз, укрытых нависшими космами шерсти, собака старалась поймать взгляд хозяина. А Вадим стоял, глядя вверх. Может быть, там ему виделось что-то, чего искала мысль? А может статься, это и не было еще мыслью. Только интуиция подсказывала, что там что-то должно быть. Должно быть! - Гулять, Тимош. Скорей гулять! И думать, думать, думать! Погляди, уж солнце встало, а мы с тобою будто спим. Стоя спим. Ходим - спим. А надо думать, думать, думать!.. Ченцов устремился вниз, по гулко загремевшим ступенькам. Внезапно остановился:
Не спи, не спи, художник, Не предавайся сну. Ты вечности заложник, У времени в плену!..
- Мы выбьем эти слова на стене. - Ченцов прислушался к собственному голосу: - "Ты вечности заложник, у времени в плену". Золото этих слов засверкает перед нами. "Не спи, не спи, художник!.." Разве все, что есть на свете, не плод бессонных ночей какого-нибудь художника? Движение вперед - это бессонные ночи. Где бы художник ни работал - в живописи, физике, хирургии, даже в сапожном деле. Всюду он у времени в плену. Удивительная жизнь! Ченцов распахнул дверь на двор, навстречу влажной прохладе утра и, предшествуемый весело семенящей собачкой, почти побежал по бульвару. Казалось, он просто послушно следует за собакой. Внезапно остановился, стал шарить в карманах. Его лицо выразило напряжение. - Бумаги!.. Тима, кусочек бумаги... - жалобно проговорил он. На пустом бульваре лаком блестели омытые дождем липы. По ту сторону глянцевой черной реки асфальта, такой же вымытый, нарядный, розовел в утреннем солнце город. Взгляд Ченцова скользил, ничего не замечая. - Бумаги... бумаги!.. Тимоша поджала хвост, казалось, вот-вот готовая повторить: "Бумаги... бумаги..." Продавец поднимал деревянный щит газетного киоска. Ченцов побежал. - Газету... Скорее газету! Продавец смотрел удивленно. - Какую-нибудь, - торопил Ченцов, - вчерашнюю, старую! Только скорей! Схватил с прилавка первое, что попалось, и побежал к скамейке. Следом вприпрыжку неслась Тимоша. Перо Ченцова лихорадочно бежало по узкому краю газетного листа. Математические знаки расплывались, цеплялись друг за друга беспорядочной колонкой. Ченцов не дописывал строк, знаков, букв, захлебывался в обилии напирающих символов. Кончились чернила в пере. - Мы нищие, Тима, какие мы нищие, - бормотал он. - Половина того, что мы думаем, пропадает, погибает. Рука не поспевает за мыслью. Нужна машина, записывающая мысли. Непременно нужна машина. Диктовать не слова, а мысли. Завалявшийся в кармане карандаш оказался сломанным. Ченцов попробовал отлущить дерево, но ногти ломались. Зубами оторвал деревянную обложку графита и стал писать. Но вдруг изгрызенный конец карандаша замер над газетой. Ченцов нахмурился. Он глядел на купы лип, не видя их зелени; на небо, не замечая его голубизны; на громаду университета... Губы плотно сжаты, а пальцы разжались - карандаш упал и покатился. Скатился с края тротуара на мостовую. Тимоша подняла лапу, вильнула обрубком хвоста, вопросительно оглянулась на Ченцова. Тот ничего не замечал, пока не раздался пронзительный скрежет совсем рядом: неживой, железный. Взгляд Ченцова, как фотографический аппарат, навсегда запечатлел: Тимоша, хватающая зубами катящийся по асфальту желтый карандаш, и над нею толстая автомобильная шина. И страшный визг тормозов. Через минуту Ченцов, судорожно прижимая к груди дрожащую собаку, шел домой. Он то и дело спотыкался; длинные ноги путались, как будто он забывал, какою ступить вперед. Газета осталась на скамейке. Ветерок пошелестел листами, сбросил их со скамьи, протащил по мостовой. Подхватил, поднял и перебросил сразу на несколько метров. Газета прилипла к влажному асфальту. На бульваре было тихо и пусто. Сверкали на солнце отмытые липы, блестел маслянисто-черный асфальт. Проехал троллейбус. Огромное колесо прошло по газете, отпечатав на ней широкий грязный след. Он покрыл все, что было написано на узком поле листа.