Го Цюань-хай созвал собрание, которое затянулось до глубокой ночи. В сердцах людей гнев клокотал так же сильно, как и в день суда над Хань Лао-лю.
Старик Чу требовал немедленно выгнать всю семью помещика Ду из усадьбы и поселить их в лачугу: пусть, мол, отведают горькую бедняцкую долю. Посмотрим, как они тогда станут заниматься контрреволюцией!
Чжан Цзин-жуй добавил, что так надо было бы поступить и со всеми другими помещиками.
— Все согласны с таким предложением? — спросил Го Цюань-хай.
Грянул гром рукоплесканий. Некоторые тут же стали собираться, чтобы как можно скорее выбросить помещиков из их домов.
— Подождите! — остановил Го Цюань-хай. — Дело вот еще в чем: если помещики составляют такие списки, у них может оказаться и оружие. Что касается Ду Шань-фа, вся деревня знает, что он имел связь с бандой и являлся начальником отряда самообороны. А если у Ду Шань-фа найдется оружие, — спросил Го Цюань-хай, — и он откажется выдать его нам, что тогда с ним делать?
— Будем бить, пока не скажет!
— Выцарапаем ему глаза, чтоб он, если у него даже и останется оружие, не видел, куда стрелять.
Го Цюань-хай рассмеялся и покачал головой:
— Нет, так не выйдет! Кто пустит в ход кулаки, тот нарушит политику председателя Мао. Сперва следует допытаться: есть ли у этого Ду оружие.
— Чего там еще допытываться, — вмешался возчик. — Я вам так скажу: в том самом году, когда выгнали японцев и гоминдановская банда пришла сюда, сын Ду и старший сын Хань Лао-лю приезжали домой. Я своими ушами слышал, как они стреляли во дворе. А из чего они, спрашивается, стреляли?
— Вот это улика! — воскликнул Го Цюань-хай. Созовем собрание и допросим помещика.
X
Теперь уже почти вся деревня поднялась на борьбу с помещиками.
Списки, составленные Добряком Ду, воочию убедили крестьян, что сопротивление врага не сломлено и он еще замышляет контрреволюционный переворот. Ненависть к помещикам усилилась. Бедняки в один голос заявляли, что нужно отнять у них оружие, иначе покоя людям не будет.
Снова день и ночь шли совещания. Поднялся настоящий ураган, который всей своей мощью обрушился на силы старого мира.
Однажды вечером, через несколько дней после того как были обнаружены списки, в правлении крестьянского союза зажгли большую лампу. В комнате стоял шум, люди с нетерпением ожидали, когда наконец приведут помещика Ду. Напрягая голос, старик Чу старался всех перекричать:
— Не добьемся — и не надо! Отправим в уездную тюрьму — и конец! Хлопот меньше будет.
Го Цюань-хай, посоветовавшись с активистами, послал Дасаоцзу и Лю Гуй-лань уговорить младшую сноху Ду, чтобы та сказала, где спрятано оружие. В этот момент раздались возгласы:
— Пришел! Пришел!
За окном блеснул свет фонаря, и через минуту милиционер втолкнул толстяка в комнату. Лицо помещика было бледно. Он пошатывался, с трудом держась на ногах. Два дня назад Добряк указал еще на три тайника с вещами, рассчитывая, что, отдав это имущество, он наконец избавится от расспросов об оружии. Но теперь от него требовали именно оружие — и ничего больше.
Лампа в клубах табачного дыма, плавающего под потолком, походила на луну в темных облаках.
— Старый черт! Всегда улыбаешься, а сам камень за пазухой прячешь! — крикнул кто-то из присутствовавших, обращаясь к помещику.
Немало выслушал в этот вечер Добряк Ду. Ему припомнили даже такое, о чем он уже давно успел забыть.
Наконец подошел Го Цюань-хай и стал терпеливо втолковывать помещику, что, если тот отдаст свой маузер, ему сбросят остаток долга крестьянам.
Добряк хотел было что-то сказать, но осекся и опустил глаза.
— Попробуй ты, может, у тебя выйдет… — шепнул председатель на ухо старику Суню.
Возчик подошел к помещику и решил сперва взять его лаской и уважением:
— Все мы добрые люди, и сердца у нас, как у Бодисатвы.
Помещик покосился на улыбающееся лицо своего бывшего батрака, на его прищуренный левый глаз и ничего не ответил.
— Послушай меня, — неторопливо продолжал старик Сунь. — Мы много лет связаны вместе: ты — хозяин, я — твой батрак. И что у тебя есть — мне все известно. Ведь у тебя еще при Китайской республике оружие водилось. Во время освобождения Маньчжурии был у тебя маузер. Скажи скорей, где он, отпустим тебя, и ты станешь честно трудиться.
— Да у меня же ничего нет. Что мне говорить?
— Ты опять за свое! — с укором сказал Сунь. — Да если бы у тебя не было оружия, чем бы ты стал охранять свои четыре башни?
Добряк Ду долго думал и наконец признался: