Помолчали. Волны с грохотом били в борта, палуба сотрясалась от гулкой дрожи машины.
— На то он и миллионер, — продолжал Лестер Мид. — Он достаточно богат и может позволить себе такую роскошь — перестать быть негодяем…
Шляпа на голове, чемодан рядом на сиденье, трубка во рту. Совсем один, затерянный среди миллионов людей, Лестер сидит в машине и ждет, когда загорится зеленый свет. Он взял машину на вокзале, здесь, в Чикаго, а в Чикаго прибыл поездом из НьюЙорка.
Лестер крепко спал в эту ночь и проснулся рано. Лежа в постели, он слушал, как гудит, пробуждаясь, огромный город, окутанный непроницаемым серым туманом. Потянулся всем телом, простыни английского полотна приятно холодили кожу, зарылся в подушки, крепко зажмурился и наконец открыл глаза. Чувство глубокой радости заполнило душу. Как благодарить судьбу за то, что увела его, Лестера Мида, далеко от этих городов, в зеленый мир банановых зарослей?
Быстро побрился, умылся, оделся. Надел шляпу, взял портфель, трубку. Пора. Застегнул ремешок часов и побежал к лифту. Улица, тысячи людей, сутолока. Наконец он пробился сквозь толпу к какой-то машине…
«Зеленый Папа его ждет». Это звучало как издевательство. Ждать пришлось Лестеру, около трех часов просидел он в приемной, пока его наконец впустили в кабинет.
Высшее должностное лицо компании «Тропикаль платанера» восседало за письменным столом. На нем был серый легкий костюм, шелковая итальянская рубашка цвета семги и желтый галстук. Увидев Лестера, он тотчас встал, пожал ему руку, пригласил садиться! и вновь опустился в свое вращающееся кресло.
Теперь они сидели друг против друга… Зеленый Папа маленькими невыразительными глазками разглядывал Мида из-за толстых стекол очков в темной черепаховой оправе. Мид тоже глядел на него. Всего лишь какие-то доли секунды, но они достаточно хорошо рассмотрели один другого. Закурили. Зеленый Папа откинулся в кресле.
— Вы совершенно правы, мистер Мид, все это так. Однако повысить цену на бананы мы не можем. Более того — я приказал вообще прекратить закупку.
— Это нечестно.
— Мы, мистер Мид, торговое предприятие, а не общество взаимного вспомоществования, хотя благодаря ангельской доброте миллионеров-альтруистов в самом деле можно подумать, будто «Тропикаль платанера» — благотворительное заведение и существует для того только, чтобы оказывать благодеяния роду людскому, но мы — ассоциация пайщиков.
— А вы не думаете, что могут найтись пайщики, которые откажутся увеличивать свои доходы таким путем, которые просто не представляют, какими методами вы действуете, а если бы узнали, они бы устыдились.
— Пайщики видят только дивиденды.
— Разве вы знаете этих людей? Всех до одного?
— Для нас людей нет, есть держатели акций.
— К несчастью. Я думаю, во многих заговорила бы совесть. Большинство просто не знает, откуда идут эти дивиденды, не знают о ваших бесчестных делах, о том, что огромные, фантастические прибыли они получают за счет пятой колонны в этой стране, их дивиденды — страшная, беспросветная жизнь арендаторов…
Мид казался спокойным, но кровь закипала в жилах, билась толчками под кожей, словно рвалась наружу.
Зеленый Папа глядел на Мида, спиральные отсветы от полированной поверхности стола дрожали в толстых стеклах очков, и в глубине каждой такой светящейся спирали оловянно посверкивали равнодушные глазки, властные, неумолимые…
— Если бы ваши акционеры поняли, что это значит: ты вскопаешь землю, посадишь бананы, и они наконец поднимаются — единственная твоя надежда в жизни; ты укладываешь их осторожно в повозку, запряженную волами или мулами, и везешь на продажу. Потом ты часами ждешь под раскаленным солнцем, ждешь и надеешься — вот она наконец, награда за честный труд… и тут управляющий заявляет, что не может купить твои бананы по таким-то и таким-то причинам — причин у них всегда находится тысячи. И гнилые бананы сваливают кучами вдоль насыпи железной дороги, и они лежат мертвые, не имеющие никакой цены, не нужные никому: ни тому, кто их вырастил, ни Компании — даже подарить их и то некому… Ты смотришь на них, будто перед тобой мертвый ребенок, который так тебе дорог, но он не мертвый, нет, он жив, он существует — качается, зеленый, перед твоими глазами, и все равно труд, который ты в него вложил, имеет цену, хотя вы и распоряжаетесь ценами на рынке, как вам заблагорассудится.