— Вы с Маннапом поговорите, — посоветовала Гульхайри. — Это он главный заводила. Мне кажется, он нарочно вредит вам...
В бараке коромыслом стоял табачный дым. Люди выглядели призраками, как в тумане. Одни читали, другие играли в шахматы, небольшой кружок собрался вокруг Алеши, который бренчал на гитаре, что-то напевая... Никто не заметил появления бригадира.
Махидиль растерянно остановилась в дверях, пораженная табачным дымом и водочным перегаром. Ее даже начало поташнивать.
— Хоть бы окна открыли, — громко сказала она. — Чем вы тут дышите?
В бараке мигом стало тихо. Все взоры устремились на Махидиль. Женщин здесь никогда не бывало, и появление бригадира ошеломило всех.
Лампочки, прикрытые пожелтевшими, а местами и почерневшими, обуглившимися газетами, излучали тусклый, мерцающий свет. На большом столе посредине барака — беспорядочное нагромождение жестяных кружек и мисок. Повсюду на нарах и табуретках мятые комбинезоны. На веревке, протянутой вдоль стены, груда разной одежды. На стенах иллюстрации, вырезанные из журналов: на них и ракеты, устремленные ввысь, и пейзажи, и женские головки, а над изголовьем Маннапа, на плохо оштукатуренной стене висела грубо намалеванная, обнаженная женская фигура.
— А это что? — возмущенно воскликнула Махидиль.
Маннап, развалившийся на нарах и дымивший папиросой, спокойно приказал Надыру:
— А ну, ответь начальнице!
Надыр лениво приподнялся с места и с наигранной любезностью процедил:
— Это? Это произведение искусства. Неужели ваши глаза не различают?
Раздался смех. Маннап «одернул» Надыра:
— Хватит! Разве женщина обязана понимать, что такое искусство? Ты бы разъяснил начальнице...
— Сейчас же уберите! — перебила Махидиль.
— Извините, мы не поняли, царица моя... — продолжал Маннап.
— Я говорю, уберите!
— Царица моя, разве можно уничтожать столь ценное произведение, единственный экземпляр во всем мире... — не шевельнулся Маннап.
— Если сами не желаете убрать, то... — с этими словами Махидиль решительно направилась вперед.
Навстречу ей бросился Надыр. Парни с интересом ждали, что же сейчас произойдет.
— Отставить! — резко бросил Маннап. — Предложи начальнице сесть. Женщина-труженица устала.
Надыр ногой подвинул табурет к Махидиль. Не обращая внимания на вызывающее поведение парня, Махидиль села. О «живописи» она решила поговорить позднее.
— Я думала, вы прикажете побить меня, — с усмешкой обратилась она к Маннапу, — но, слава богу, ошиблась.
— Поднимать руку на слабый пол? — с притворным ужасом воскликнул Черный Дьявол. — Это не мужское дело.
— Ах, какой вы рыцарь!
— А вы думали, мы не мужчины?
— Разве только этим определяется мужчина?
— Ясно, царица моя. Вы хотите сказать, что труд определяет настоящего мужчину, — развалясь и подложив под голову руки, произнес Маннап. — Старая песня! Нашли бы что поновей!
Махидиль снова усмехнулась.
— Ладно, поищем для вас что-нибудь поновее. Вы знаете, зачем я сюда пришла?
— Наверно, решили справиться о моем здоровье, — спокойно отозвался Маннап. — Как видите, я здоров как бык.
— Почему же вы отлыниваете от работы?
— Вы, царица моя, произносите слишком красивые слова, а ведь каждое красивое слово — все равно что керосин на тлеющие дрова.
— Что ж, если тлеющие дрова загорятся, тем лучше. Тогда от них есть польза. Но это не ответ на мой вопрос.
Маннап поднялся.
— Хотите получить ответ? Пожалуйста. Я считаю позором для себя подчиняться женщине, понятно?
— Понятно. Вы злитесь, что меня назначили на ваше место? Но если бы вас вновь назначили бригадиром и вы смогли бы завоевать бригаде славу и почет, я была бы готова немедленно отказаться от бригадирства и сама выдвинула бы вашу кандидатуру.
— Какое великодушие! Начитались «Дон Кихота»?
— «Дон Кихота» я читала, но дело не в том. Я говорю серьезно: в любой момент я согласна отказаться от руководства бригадой.
Маннап саркастически усмехнулся и покачал головой:
— Тысячу благодарностей за вашу милость, царица!
— Хватит! Я вам не царица, а пока ваш бригадир, и у меня есть имя и фамилия. Меня зовут Махидиль Салимова.
— О, еще прекраснее... Бесподобное, редкостное, удивительное имя... Махидиль... Но мне все равно хочется называть вас царицей. Неужели вам это неприятно? Умоляю, разрешите называть вас так! Ведь вы действительно стали царицей пустыни, о прекраснейшая из прекраснейших фей на земле! Все живое и неживое в этой пустыне преклоняет перед вами колени и ждет ваших приказаний. Но послушайте, Офелия, идите-ка лучше в монастырь.