Балтаев захватил с собой основной проект Данилевича. Он раскрыл большую коричневую папку и стал расстилать на столе листы ватмана и кальки. Они шуршали и звенели, как кровельное железо. Затем Хашим вынул носовой платок, громко прочистил нос. И только потом, как говорится, бросился в бой. По его мнению, основной проект должен считаться святым для строителей. Проект создан талантливой рукой, высокой мыслью выдающегося человека. Он создан основательно и продуманно. Его поддержали и утвердили самые высокие инстанции.
— По-вашему, внести новое в проект — преступление? Так можно понять ваши слова?
Этот вопрос секретаря обкома на минуту остановил Балтаева. Но отступать было поздно.
— Да, товарищ секретарь, — сказал он, — если хотите, можно и так понять. Я не верю в то самое новое, о котором говорят здесь. Откуда появилась вдруг такая ясность? Разве авторы поправок к проекту основательно изучили возвышенности Гавхона, Туякбоши? Ведь никто не знает, в каком состоянии пласты песка. А взорвать почти сто километров разве шуточное дело?.. Хорошо, скажем, мы взорвали. А грунт-то остается на месте! Потребуется масса механизмов и рабочих рук. Это товарищи подсчитали? Не вижу никакой экономии. Вот пусть профессор скажет...
Вместо ответа Данилевич сухо кашлянул. Это озадачило Хашима, и он тоже прокашлялся. Затем продолжал. Он собирался, должно быть, говорить долго, опять напирал на авторитет Данилевича, крупного ученого... Но вдруг профессор вскочил с места.
— Хватит! — почти закричал он. — Не произносите слова «ученый»! Вы не понимаете, что это значит. Оказывается, и здесь вам не место. Я ошибся, считая вас все же толковым парнем. — Он повернулся к Рахимову. — Вы извините меня, старика. Ведь я ехал спорить с вами, а спорить не о чем.
Глаза Хашима широко раскрылись.
— Профессор! — произнес он, чувствуя, что почва ускользает из-под ног.
Но Данилевич опять не дал ему говорить.
— Если жизнь потребовала изменить мой проект, я только приветствую это. Вы сказали верно, — он снова повернулся к Рахимову. — В науке нельзя ставить точки. Она всегда в развитии, а хлеб ее — сама жизнь. Обижаться или не признавать того, что другие увидели глубже, чем ты, может только горе-ученый. Я не считаю себя таковым. Прекрасно сказал Рудаки: «Кто учится жить у жизни, тому не нужен никакой учитель!»
— Профессор, ведь я... — начал было Хашим, но Данилевич и на этот раз перебил его.
— В Ташкенте я беседовал с одним молодым человеком по фамилии Данияров. Он показался мне чересчур уж романтиком, и я не с должным вниманием слушал его. Поэтому у меня сложилось превратное представление о его предложениях. И, как я уже сказал, ехал к вам, чтоб крепко поспорить. Однако мои сомнения рассеялись. Я за все то новое, что вы предлагаете.
Хашим потер лоб и едва выдавил:
— Если я что не так сделал или сказал, простите, профессор. Разве есть на свете человек без недостатков?
Но Данилевич уже не интересовался Хашимом. Он встал и обратился к секретарю обкома:
— Отвезите меня на трассу. Своими глазами хочу все посмотреть. — И пошел из кабинета, постукивая тростью. В приемной он столкнулся с Гулямом-ака.
— Извините, пожалуйста, — обратился к нему Старик. — Вы все время не спускали с меня глаз...
— Матвей Владимирович, вы не узнаете меня?
Теперь Данилевич уставился на него.
— Подождите, подождите...
— Я Гулям, — прошептал Гулям-ака. — Помните: «В жизни без труда нет радости, без забот — блага...»
Старик всплеснул руками.
— Гулямджан, дорогой мой, ты ли это?! Неужели настал день, когда мы встретились с тобой?!
Они обнялись.
— И ты постарел, — сказал профессор. — Сколько воды утекло. Да, чего только не пришлось тебе хлебнуть. — Профессор смотрел на тех, кто был рядом. — Вы знакомы с его жизнью, дорогие мои? Это сын моего лучшего друга. Кстати, Гулямджан, ты, наверно, не знаешь?.. — Он помолчал. — Марьямхон жива, в Ленинграде заведует кафедрой в институте. Ты ей обязательно напиши и дай знать о себе. Она будет счастлива.
V
Через месяц министерство утвердило поправки к проекту.
По всей трассе по радио был зачитан приказ о временном прекращении работ. Взрывники подготовили все к взрыву возвышенности Авлиякудук. На участках, близких к оазису Гавхона и к возвышенности Авлиякудук, прогудели предупредительные сигналы. На взрывы желали посмотреть все. Люди облепили холмы. Взрывы мирные, а на сердце тревожно. Волнение всеобщее. Лишь в фильмах видели такое. Взоры обращены на центральный наблюдательный пункт, на старика Данилевича с ракетницей в руке. Рядом с профессором — секретарь обкома, Рахимов, работники треста, Махидиль. Не было только Балтаева. Еще не было известно, останется ли он на стройке. Профессор Данилевич по этому поводу высказался вполне откровенно: «Если вы спрашиваете, доверять Балтаеву такое ответственное дело или не доверять, то я за то, чтобы не доверять». Но Хашим не сдавался. Для начала он написал жалобу в министерство. И вообще теперь не покидал кабинета, будто желая показать всем: этот кабинет мой, и другого человека здесь никогда не будет!