— А чего он коллектив подводит! — закричала уборщица Постникова.
— Прынцип, главное прынцип нарушил! — вставил сторож Халкин.
Виновник бурных излияний сотрудников повар Гусяткин сидел, понурившись, в первом ряду и, сопя, тер ладонью край стула.
— Стыдно роже-то! — громко сказала кассир Говядина. — Ишь, глаза-то не кажет.
И зал снова зашумел:
— Гнать его в шею!
— И разговаривать нечего!
— Эдакое удумал!
— Тише, товарищи, — воспользовался небольшой паузой председатель. — Мы вот здесь сидим и справедливо возмущаемся. А кто, позвольте вас спросить, сигнализировал о том, что Гусяткин является на работу в нетрезвом виде? Вот то-то. Проглядели, упустили человека, и как результат…
— А может, все это так, показалось только? — послышался робкий голос из зала.
— Показалось?! — вскричала кассир Говядина. — Прибежала я в столовую без пятнадцати, припоздала малость, ну и схватила че под руку попало. Жую и чувствую: что-то не то. В руке котлета, а во рту — мясо. Поглядела — точно: в руке котлета. А во рту мясо. Кто, спрашиваю, готовил? Гусяткин. Подбежала — мать честная! — от него винищем тащит.
В зале повисла скорбная тишина.
— Ежели он такой умный, — нарушила молчание уборщица Постникова, — то пущай тогда и пол моет, и котлеты жарит.
— Гусяткин, — сказал председатель, — объясните товарищам, каким образом в котлеты попало мясо?
Гусяткин встал, шмыгнул носом и сказал:
— День рождения мы с брательником отмечали, перебрали малость, а вставать рано. Ну и…
— Что «ну», что «и»?
— Ну, и тово…
— Да что с ним разговаривать?
— Все ясно.
— Товарищи, — поднялся председатель, — прошу внимания. Здесь нужно смотреть в корень. Причиной поступка явилось пьянство, в котором повар Гусяткин был неоднократно замечен. Поэтому предлагаю ходатайствовать перед отделом внутренних дел о направлении его на принудительное лечение от алкоголизма. Кто за? Прошу голосовать…
Приближалась станция. Когда поезд начал замедлять ход, Корж спустился на подножку. Рывок — и он, сжавшись в клубок, покатился под откос. Поезд прошумел мимо и скрылся. Падая, Корж стукнулся головой о большую ветку, и теперь медленно приходил в себя. Вдруг вспомнил все, рванулся, чтобы встать, но в глазах потемнело, и он снова опустился на землю. Через минуту медленно поднялся, пошатываясь, подошел к ближайшему дереву и прислонился. Затем сбросил пиджак, оторвал рукав от рубашки, туго перевязал им голову и медленно двинулся в чащу леса. Боль стала терпимой, и Корж зашагал быстрее. Еще быстрее, еще быстрее, и вот он уже почти бежит.
«Скорее к Ваниной горке, а там вправо, по зимнику и — на вырубки», — думает Корж. Мысли лихорадочно скачут, сталкиваются и разлетаются в пустоту.
— Черт меня дернул сесть в этот поезд! Надо было прямиком через балку — и вся любовь. Неужели обойдут, неужели настигнут? Ну, нет. Шалишь, брат. Корж так легко не сдается.
Вот и Ванина горка. Корж взобрался на кручу, вгляделся и нырнул в заросли шиповника. Ободрав лицо и руки, он выбрался к зимнику.
«Только бы выиграть время, — думал он, — двадцать, тридцать минут могут решить исход дела».
Вид у него был жалкий: разорванная одежда, кровоточащие ссадины на лице и руках, забинтованная голова. Стиснув зубы, размазывая пот с кровью по лицу, Корж вытащил нож и двинулся к вырубкам. Яркий солнечный свет бросился в глаза. Вот он, золотой каньон, вот она, земля обетованная! Душа ликовала: успел-таки, опередил. И Корж прохрипел:
— Не счесть алмазов в каменных пещерах, не счесть жемчужин в море полуденном.
Грибов было действительно несметное количество. Через полчаса мешки были набиты отборными опятами.
На вырубках показались пассажиры с грибного поезда. По изможденному, но гордому лицу Коржа сползала слеза счастья.
Геннадий Семенов
Работал на Пермском моторостроительном заводе имени Свердлова токарем, мастером, редактором «Спутника Крокодила», единственного в стране заводского многотиражного сатирического журнала.
Кладовщик Петров Пахом
Воровством построил дом.
И Петрова обсуждали,
На месткоме «правили».
Ох, ругали! Строгий дали!
— Ну, а дом-то отобрали?
— Нет, ему оставили:
Побоялись, что Пахом
Будет красть на новый дом.
Осла учили ремеслу.
А ремесло зачем ослу?
Таскал бы ящики, кули…
Но вот, иначе не могли.
Учили…
Такую разнарядку получили.
Виктор Богданович
Работал буровым мастером в геологоразведке, худруком в районном Доме культуры, артистом разговорного жанра на эстраде, журналистом. В настоящее время — режиссер Свердловской студии телевидения. Выступал с рассказами в нескольких коллективных юмористических сборниках.
Значит, так. Едва я появился на работе, меня тут же отвел в сторону приятель, но уже исполняющий обязанности.
— Слушай, старичок. Сегодня заседание тарификационной комиссии… Учти сразу: первой категории тебе не видать. Знаю точно: это решено. Так что предупреждаю: на рожон не полезу, тут я — пас. Нет, «против» я не буду, но — «воздержусь». Сам понимаешь — зачем против ветра… Но я к тебе по-прежнему!.. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь!
Потом меня вызвал старший.
— Вот что, друг-приятель… Сколько мы с тобой вместе трудимся?
— Да лет десять без малого.
— Вот именно. Без малого. Десять. Ты знаешь мое к тебе отношение. Знаешь? Или нет?
— Знаю.
— Какое?
— Ну, нормальное. Хорошее.
— Вот. Хорошее. И все это знают. Сразу начнутся попреки: лучший заказ — любимцу!.. Короче, чтоб никто ничего — сделай ты эту копеечную работу, от которой все отказываются… Лады! Именно потому, что ты знаешь, как я к тебе отношусь!
А тут предместкома навстречу. Мы его месяц назад выбрали. До этого в отделе вместе работали.
— Здорово! — говорит. — Тебя-то мне и надо! Слушай, путевка тебе никак не получается… В принципе она есть. Но все же знают, что мы с тобой приятели. Пойдут разговоры… Слушай, давай в другой раз, а? Только без обид! Ты же знаешь, как я к тебе отношусь!
В буфете наша поилица-кормилица подсунула мне вчерашние бутерброды и шепнула:
— Будь другом, доешь!.. Свежие будут позже, а эти куда?.. Других мне просить неудобно, а ты — свой.
Едва я вошел в наш горластый двор, как невидимый наблюдатель завопил:
— Внимание! На горизонте дядя Гена из тридцать второй! Он добрый, не обидится!.. Давай!!
И с козырька подъезда на меня рухнула снежная лавина…
Мокрый, злой и молчаливый, я поднялся на лестничную площадку. И тут под дружный смех хозяев из соседней квартиры выкатился метровый породистый щенок и играючи спустил с меня брюки. Соседи мило охнули, принесли искренние извинения и заверили меня в своей глубочайшей лояльности.