— Бедняга Леопольд, добрая душа, — вздохнул Дидье, — за что ему такая планида? Ну и как он там?
— Плохо. Вы только представьте себе: человек выпивал ежедневно самое малое двенадцать литров белого, а тут сразу как огрубило. Боюсь, как бы он не угодил в психушку.
— Жалость-то какая! — воскликнул Дидье. — Такой честный человек.
— Леопольд — восхитительное, очаровательное создание, — подхватил Ватрен. — Незаурядная личность!
— Единственная достопримечательность Блемоиа, — поддакнул адвокат, — и ту не пощадила война.
Молодой учитель Журдан, иронически поджав губы, хранил молчание. Как истинный марксист, он презирал всякого рода достопримечательности, считая их цветными заплатками на рубище народной нищеты. Фромантен из тех же соображений тоже с величайшим пренебрежением относился ко всяким оригиналам и чудакам. Ему, приверженцу генеральных линий, схем и общих мест, очень не хотелось бы, чтобы его заподозрили в интересе к какому-то там Леопольду.
— Смею вас заверить, — сказал он, — что лично я ни в коей мере не разделяю восторга некоторых по отношению к этому Квазимодо, погрязшему в алкоголизме. Похоже, эстетствующая часть буржуазии падка на все безобразное. Замечу мимоходом: если данный факт и имеет какое-то значение в моих глазах, то лишь как характерный симптом. Для меня господин Леопольд — просто-напросто человек и гражданин, и вот в этом-то двойном качестве он и снискал мои симпатии из-за учиненной над ним несправедливости. Скажу не раздумывая, что заключение под стражу этого ни в чем не повинного гражданина, предпринятое в бог знает каких сомнительных целях, наполняет меня возмущением и негодованием.
Тут учитель Фромантен оглядел собеседников, теребя свою квадратную черную бородку, и, устремив пристальный взгляд на коллегу Журдана, продолжал:
— Не знаю, что вы, господа, обо всем этом думаете. В эпоху, когда на наших глазах ежедневно отступает демократический и республиканский дух, никто в подобном случае не решится предугадать реакцию даже самых близких своих друзей. Канули в прошлое времена, когда сам факт принадлежности человека к одной из левых партий служил гарантией его честности и великодушия. Сегодня мы наблюдасм обратное: некоторые левые без колебаний относят про-II шол и несправедливость к числу наиболее ценных завоеваний социального освобождения. Не так ли, Журдан?
Адвокат от души наслаждался тем, какой оборот приняла беседа. Журдан встрепенулся, но сумел сдержаться и только шдиристо осведомился:
— Каких же это «некоторых левых» вы имеете в виду, Фромантен?
— Я имею в виду тех левых, которые предали марксистский идеал ради того, чтобы удовлетворить…
— Я понял! — вскричал Журдан. — Вы намекаете на тех mpe-марксистов, которые играют подле рабочего класса жалкую роль, отведенную им…
— Предали марксистский идеал ради того, чтобы удовле-I иорить потребность в сотворении кумира…
— Отведенную им крупным международным капиталом; эти двойные…
— Потребность в сотворении кумира и исповедовании культа принуждения, которая таится в душе…
— Эти двойные агенты…
— В душе всякого буржуазного интеллектуала…
Журдан и Фромантен говорили одновременно и под конец, стремясь быть услышанными, кричали уже чуть ли не по нею глотку. По другую сторону перекрестка на террасе «Полотого яблока» Пьер Аршамбо сказал своим приятелям:
— Глядите-ка, опять Иванович с Деревянным Козлом подняли хай. Вот увидите, какая сейчас начнется потасовка.
— Да брось ты, — возразил его сосед по столику, — такие типы могут драть глотку часами, не пуская в ход руки. Я знаю, что говорю. Мой отец социалист, так он всю свою жизнь только и делает, что спорит и ругается — и с противниками, и со своими партийцами. И неважно, что он заика и ндобниок законченный кретин, — его хлебом не корми, дай iwibKO полаяться. Сами посудите: да разве может быть иначе у иссх этих Ивановичей и деревянных козлов — всяких доводим у них полная башка, и им говорить — все равно что ды-швть.
— Может, и мы станем такими, как они, — заметил тре-I ий. В конце концов, это вполне естественно. Политика inii' иссх затрагивает.
Ну и что? Химия тоже нас всех затрагивает, да что-то мой отец на нее ноль внимания.
Мне бы, пожалуй, подошел коммунизм, — глухо про-I оиорил Пьер.
— А мне больше нравятся брюнетки.