будто этими добровольными пособниками гитлеровских палачей когда-либо двигали человеческие чувства. Ведь у всей этой сволочи за душой только и есть, что презренная алчность, мерзкая философия площадной девки, ненависть к пролетариату и ко всему благородному, чистому, возвышенному; они испытывают садистское наслаждение, когда вредят, унижают, пытают… К тому же буржуазная гниль…
Взгляд Журдаиа метал молнии, голос звенел от ненависти — конечно же, он напрочь позабыл, что пришел в гости к стрекозам. Ватрен, потерявший всякую надежду склонить его на сторону Леопольда, взирал на него с удивлением. Обычно молодой коллега-коммунист ассоциировался в его представлении со священнослужителем несколько воинственных наклонностей. Видя же его сейчас в подобном исступлении, он решил, что трудолюбивый молодой человек пытается таким образом взять у жизни реванш за свою потраченную на учебники и экзамены юность.
— Журдан, я понял, что вы ничего не сделаете для моего дорогого Леопольда. Воля ваша, и я не намерен настаивать, вам двадцать семь лет, вы коммунист и останетесь им, и вас воспитывает уже не мать. Вас воспитывают ваши книги. Но, Журдан, будьте же по крайней мере настоящим материалистом, а не его карикатурной имитацией. Первое, что вам стоило бы сделать, — это избавиться от веры в демонов и от представления, будто люди — либо ангелы, либо одержимые бесом. Утверждать, что Максим Делько, коллаборационисты и буржуа сплошь гнусные мерзавцы, — это означает занять нематериалистические позиции. Второе. Я бы на вашем месте остерегался этих приступов ярости. В крайнем случае я бы еще мог понять, что вам хочется расправиться с врагами вашего дела. И поскольку вы, похоже, не привыкли наслаждаться жизнью, я даже допускаю, что вам необходимо подстегивать себя картинками тюрем и казней, чтобы почувствовать вкус реальности.
Ватрен улыбнулся и поспешно добавил:
— Туг я, пожалуй, перегнул палку. Не обращайте внимания, это во мне тоже заговорила пристрастность. Просто я хочу вам сказать, что такая лютая ненависть, такое уничтожающее презрение плохо согласуются с доктриной, которую вы исповедуете.
Журдан слушал коллегу со снисходительной жалостью: бедняга явно отстал от жизни, лет этак на полета. Вслух же он сказал лишь, что ненависть и презрение — это действующая реальность и, кроме всего прочего, такие чувства ведут пролетариат к простоте в суждениях и к широким обобщени-мм. а это — непременные условия мировой революции. Ват-pt'ii, не имеющий обыкновения отстаивать свои доводы, гмолмал. Только подумал, что сам он — материалист до мозга кос ldi. Оптимистически воспринимая самые нелестные для рода человеческого факты, он любил жизнь и людей просто ia то, что они есть, не испытывая потребности их переделать и не пренебрегая никем и ничем, ни одной из тех фундамен-Iильных загадок мироздания, которым, как он считал, навеки суждено остаться неразгаданными. Впрочем, материалис-1(>м он стал не так давно. Ранние он тоже чувствовал склонность к отвлеченным, всеохватывающим суждениям, но близкое знакомство с Ураном убило в нем тягу к запредельному и бесконечному и научило сосредотачивать все силы любви на земной жизни.
Журдан поднялся. У него полным-полно работы, сказал он, и он не может себе позволить долго прохлаждаться. Ват-рсн побыл на косе еще немного после его ухода. Возвращала., он повстречал на берегу другого своего коллегу, Дидье, — гот сидел у самой воды, — и остановился рядом с ним. (тарый учитель завел разговор о своих сыновьях — думы о них до сих пор не оставляли его. Ватрен воспользовался случаем и спросил, не могли бы они найти в столице приют и пропитание для одного маршалиста, повинного разве что в некоторой неосторожности. Дидье отвечал уклончиво.
— Вам известна широта моих взглядов, — сказал он. — Я считаю себя способным понять любую из причин, толкнувших человека на предательство. Мне искренне жаль тех коллаборационистов, которые добросовестно заблуждались, но не просите меня что-либо для них сделать. Я воспитан шохой, когда патриотический долг почитался превыше всего.
— Ну, это еще как сказать, — скептически отозвался Ват-рсн. — Вспомните-ка, в оккупацию…
С тарый учитель жестом остановил его, и на его губах заиграла добрая улыбка, полная снисходительности к самому себе.
Да я все прекрасно помню. Мне действительно случалось вести с вами разговоры, не вполне совместимые с моими н и лядами на патриотизм. Чего доброго, вы даже посчитали, ч то и и некотором роде анархист. Видите ли, у меня всегда Пыла склонность к парадоксам, и тут, боюсь, я неисправим. Да п большинство французов такие. Это не мешает им любить снос отечество.