Говоря все это, старик незаметно наблюдал за коллегой и беспокоился от того, что никак не мог поймать его взгляд. Ватрен подбирал в траве камешки и бросал их в реку, стараясь попасть в плывущую по течению деревяшку. Достигнув цели, он засмеялся от удовольствия и, повернувшись к Дидье, вдруг сказал:
— Почему бы просто не признаться, что вы боитесь?
— Боюсь?
— Боитесь запятнать себя пособничеством коллаборационисту. И даже сейчас, отказавшись, вы все еще неспокойны. Вы боитесь, что не выглядите в должной мере патриотом.
— Дружище, признаться, мне не совсем ясно, почему я должен бояться. Чего мне бояться и кого? В таком возрасте, как я, человек уже лишен карьеристских устремлений и не может стать объектом чьей-либо зависти. Допустим даже, что я окажусь на плохом счету у нынешних властей, — ну и что мне, по-вашему, могут сделать? И потом, вы как будто забываете, что мы живем в республике и нам нечего опасаться ответственности за свои высказывания.
Ватрен вновь принялся кидать камешки в реку. Учитель Дидье умолк: похоже, его сильно заинтересовало проходившее по мосту стадо коров. Когда стадо скрылось из виду, он надолго погрузился в созерцание своих иссохших рук и грязных ногтей.
— Ну хорошо, хорошо, — сказал он, — я боюсь. Вы довольны?
— Послушайте, Дидье, вы прекрасно знаете, что я не собираюсь вас мучить, я просто хотел дать вам возможность сбросить груз с души.
— Я объяснил вам, почему я не должен был бы бояться. Но на самом деле я боюсь. Мне всегда кажется, что люди подозревают меня в том, чго я не разделяю с ними их ненависти или их обожания. Увы, сии неистовые чувства бесконечно от меня далеки, и от этой своей умеренности я страдаю теперь как от уродства. Я хотел бы думать как все и чтобы это было ясно написано на моем лице. Вот и приходится ломать комедию. Идти на подлость. Когда журданы и фромантены изрыгают проклятия в адрес коллаборационистов, я не в состоянии помешать себе присоединиться к их хору, а если они сообщают мне, что такого-то расстреляли, я помимо воли изображаю ликование. Или еще: у меня в классе учится сын голлиста-коммуниста. Так вот, как бы я внутренне ни противился, а все равно выделяю его среди остальных учеников. Стараюсь не наказывать, норовлю выставить оценку повыше. Какая пакость, Ватрен, какая подлость. А вы не боитесь?
Разве что самую малость. По правде говоря, совсем чуть-чуть. Но я — другое дело, я не совсем нормальный. (!лс! ка тронутый. Вы, Дидье, ведете себя как здоровая клетки. и которой содержание фосфора или кальция изменяется ПО тому же закону, что и во всем организме. Вы боитесь имеете с тридцатью девятью миллионами французов. И не сокрушаться надо по этому поводу, а, наоборот, радоваться ВЛПС'П юму чувству гармонии, которое побуждает вас выть помолчи-! живя с волками. Сегодня среди людей царит гармония большого страха. Существует и много других гармоний, прекрасней этой, и их черед обязательно наступит. Мир чудесно устроен, и человек — непревзойденный шедевр, Ди-lu-, клянусь вам.
XVII
Вместо того чтобы остановить грузовичок во дворе, Мон-I па-сын обогнул дом и подогнал его к заднему крыльцу, выходившему в сад. Тут благодаря густой листве его можно было разгрузить, не опасаясь нескромных взглядов соседей. В окне кабинета появился Монгла-огец и, когда его сын вылез из кабины, вопросительно дернул подбородком. Мишель вполголоса ответил:
— Три новые пишущие машинки, люстра эпохи Людовика Шестнадцатого, китайская ваза, двенадцатитомная энциклопедия Ларусса, сабля самурая…
— Чья сабля?
— Самурая, это из Японии. Люстра Людовика Шестнад-I ин ого, или я уже говорил? Тут у меня еще доспехи пятнадцатого века и морской бинокль.
Монгла уныло хмыкнул, скользнул мутным взглядом по брезентовому тенту грузовичка и пожал плечами.
— Как ты мне надоел, — сказал ему Мишель, — вечно недоволен. Знаешь что, с меня хватит. Если ты считаешь себя Шустрей меня, то покупай сам, и дело с концом. Или оставь спои банкноты при себе — скоро будешь ими подтираться.
Он намекал на грядущую денежную реформу, ввиду которой и требовалось как молено больше банковских билетов обратить в товары. У винозаводчика на руках было столько i шличных денег, что он не мог позволить себе поменять даже десятую их часть без того, чтобы не взбудоражить общественное мнение Блемона и не натравить на себя налоговых инспекторов.