Журдан не унимался, продолжая клеймить фашиста, и Ватрен с притворной наивностью спросил:
— Вы считаете, он был неискренен?
На сей раз Журдан пожал плечами и, решив, что незачем метать бисер перед свиньями, умолк. В надежде разрядить обстановку Аршамбо попытался перевести разговор на предстоящие экзамены на бакалавра и шансы своего сына, но безуспешно. Учитель-коммунист не пожелал сменить гнев на милость. Довольно сухо попрощавшись, он ушел к Генё.
— Здорово же я перепугался, — сказал Аршамбо Ватре-ну. — Когда вошел, то решил, что нам крышка.
— Я тоже так подумал, когда в дверь ввалился Журдан. Сразу-то не сообразил, что Делько для него — просто незнакомец. Я так растерялся, что, представляя их друг другу, промямлил нечто невразумительное. Это-то нас и спасло.
— Ваш коллега вошел не постучавшись? — спросил Аршамбо, чтобы оценить, сколь велика грозящая опасность.
— Он постучал, а я ответил: «Войдите», думая, что это вы. Наверняка он стучал и в дверь столовой, и только потом, когда ему никто не ответил, прошел к моей комнате.
— Видите, как это опасно. Мы ежесекундно находимся во власти случая.
Ватрен промолчал, и Аршамбо продолжил:
— Он здесь уже две недели, а до меня только сейчас дошло, что мы не только не предприняли ничего серьезного, чтобы обеспечить его уход, но еще и привыкли к его присут- ' ствию, словно он обосновался здесь надолго.
— Признаюсь, мне его будет не хватать, — сказал учитель.
Аршамбо сел на кровать и задумался над тем, а не будет ли и ему недоставать Делько в случае его внезапного отъезда, j К своему удивлению, он склонялся скорее к утвердительному ответу. Хотя Аршамбо специально над этим не задумы-вален, но по-прежнему не одобрял поведения журналиста в оккупации и сурово осуждал его политические взгляды. Вдобавок он не ощущал никакой симпатии к этому нервному, | робкому и одержимому существу, обреченному на одиноче-
OTiio, обиженному на весь свет, не приспособленному к жизни неудачнику. Делько был настолько лишен обаяния, 'i i о даже достоинства его вызывали раздражение. Так, чувст-иошшшаяся в нем уязвленная, кровоточащая нежность вызы-iiiuiil неприязнь и желание, чтобы она никогда не проявили ь. 11одытожив свои размышления, Аршамбо понял, что по своему привязан к беглецу, хотя и не питает к нему никакого чувства, которое могло бы объяснить сей удивительный фикт.
Этот тип вел себя как шут гороховый, — сказал он. — I юльше того, я считаю, что в его положении это было просто бестактно. Он не имел права вот так, очертя голову, ввязы-HITI 1.с>| в спор, который мог привести к непоправимым пос-ПвДСТПИЛМ. Он проявил непростительное лепсомыслие.
— Будьте справедливы, — возразил Ватрен, — ведь это Журдап начал, и высказывания его и впрямь были провокационны.
Рид бы поверить, но Делько не постеснялся подлить мипш и огонь. Да, кстати… Вы, как и я, это слышали. В запа-'U' он принялся кричать: «Я Делько, негодяй! Я Делько, бол-iiiiii!* У меня и из головы вылетело. Только бы коммунист не вспомнил этих слов! Ведь тогда он сразу все поймет.
— Успокойтесь. Ему скорее всего послышалось: «Я далеко!»
И верно, из этих восклицаний фашиста Журдану запомнились лишь «болван» и «негодяй». Остальное ускользнуло от его внимания, и, когда он поведал о своем злоключении I гпё, таг ничего не заподозрил. С момента их ссоры молодой учитель впервые переступил порог комнаты своего бывшего друга, Их взаимная неприязнь сгладилась, но не до конца, и отношения оставались натянутыми и неискренними. Жур-дмн и злился на Генё, и вместе с тем страдал от того, что все шк получилось. Благодаря своим знаниям, приверженности идеалам и красноречию он пользовался определенным авто-pm пом у коммунистов Блемона, но те из них, с кем он об-Iцался чаще всего, по большей части рабочие, держались с ним настороженно, не желая признавать его своим. Его манеры, речь, даже внешний облик вызывали у них внутренний Протест, и они не упускали случая дать ему это почувствовать о тяжеловесной, грубоватой иронией, а то и с враждебностью. Ощущать себя одиноким среди товарищей по пир ши бывало порой слишком тягостно, и в письмах к матери он признавался, что даже в обществе самых косных, самых реакционных буржуа чувствует себя привольней. Гене ЦрИ общении с Журданом еще отчетливей, чем его товарищи, осознавал, что разделяет их с молодым учителем, но стремление быть справедливым, верность партийному долгу до той размолвки не давали ему выказывать свои истинные чувства. Отвечая на попытки Журдана завязать дружбу, он всячески заглушал в себе предубеждение против него, и его поддержка была для учителя просто неоценима. Гораздо яснее Журдан понимал это теперь, когда лишился ее. К тому же ему явно недоставало бесед с Гене — за восемь месяцев пребывания в Блемоне он так и не обзавелся друзьями. Людей удерживала на расстоянии его политическая непримиримость, усугубляемая склонностью к назиданиям. Другие учителя в большинстве своем побаивались его и следили за тем, чтобы в его присутствии не сболтнуть лишнего, — никому не улыбалось по докладу Журдана впасть в немилость у партии. Один Ватрен обращался с ним дружески, но Журдан считал его старым болтуном, безразличным к судьбам пролетариата. Сегодня он пришел к нему лишь в надежде повстречать Генё и возобновить прежние отношения. Ожидаемая встреча не состоялась, но переполнявшее его возмущение и участие в битве за правое дело давали ему возможность как бы невзначай постучаться к бывшему приятелю.