Выбрать главу
в полях от холода, хотя одета по-зимнему. И бомбой где-то будильник тикает, лицом не точен, и взрыв просрочен.
А больше — ничего не слышно. Дома отбрасывают свет покрышно обратно в облако. Трава пожухла. Немного жутко.
VIII
И только двое нас теперь — заразы разносчиков. Микробы, фразы равно способны поражать живое. Нас только двое:
твое страшащееся смерти тельце, мои, играющие в земледельца с образованием, примерно восемь пудов. Плюс осень.
Совсем испортилась твоя жужжалка! Но времени себя не жалко на нас растрачивать. Скажи спасибо, что — неспесиво,
IX
что совершенно небрезгливо, либо — не чувствует, какая липа ему подсовывается в виде вялых больших и малых
пархатостей. Ты отлеталась. Для времени, однако, старость и молодость неразличимы. Ему причины
и следствия чужды де-юре, а данные в миниатюре — тем более. Как пальцам в спешке — орлы и решки.
X
Оно, пока ты там себе мелькала под лампочкою вполнакала, спасаясь от меня в стропила, таким же было,
как и сейчас, когда с бесцветной пылью ты сблизилась, благодаря бессилью и отношению ко мне. Не думай с тоской угрюмой,
что мне оно — большой союзник. Глянь, милая, я — твой соузник, подельник, закадычный кореш; срок не ускоришь.
XI
Снаружи осень. Злополучье голых ветвей кизиловых. Как при монголах: брак серой низкорослой расы и желтой массы.
Верней — сношения. И никому нет дела до нас с тобой. Мной овладело оцепенение — сиречь, твой вирус. Ты б удивилась,
узнав, как сильно заражает сонность и безразличие рождая, склонность расплачиваться с планетой ее монетой.
XII
Не умирай! сопротивляйся, ползай! Существовать не интересно с пользой. Тем паче, для себя: казенной. Честней без оной
смущать календари и числа присутствием, лишенным смысла, доказывая посторонним, что жизнь — синоним
небытия и нарушенья правил. Будь помоложе ты, я б взор направил туда, где этого в избытке. Ты же стара и ближе.
XIII
Теперь нас двое, и окно с поддувом. Дождь стекла пробует нетвердым клювом, нас заштриховывая без нажима. Ты недвижима.
Нас двое, стало быть. По крайней мере, когда ты кончишься, я факт потери отмечу мысленно — что будет эхом твоих с успехом
когда-то выполненных мертвых петель. Смерть, знаешь, если есть свидетель, отчетливее ставит точку, чем в одиночку.
XIV
Надеюсь все же, что тебе не больно. Боль места требует и лишь окольно к тебе могла бы подобраться, с тыла накрыть. Что было
бы, видимо, моей рукою. Но пальцы заняты пером, строкою, чернильницей. Не умирай, покуда не слишком худо,
покамест дергаешься. Ах, гумозка! Плевать на состоянье мозга: вещь, вышедшая из повиновенья, как то мгновенье,
XV
по-своему прекрасна. То есть, заслуживает, удостоясь овации наоборот, продлиться. Страх суть таблица
зависимостей между личной беспомощностью тел и лишней секундой. Выражаясь сухо, я, цокотуха,
пожертвовать своей согласен. Но вроде этот жест напрасен: сдает твоя шестерка, Шива. Тебе паршиво.
XVI
В провалах памяти, в ее подвалах, среди ее сокровищ — палых, растаявших и проч. (вообще их ни при кощеях