Потому что — оскоромились. Нарушили табу. «Не девочка».
Среди многих небылиц, что обо мне по Руси ходят, есть и сказка, будто я к медвежьему племени смертную злобу питаю. И давнюю историю с Велесовым медведем, как причину, пересказывают. Да ещё вспоминают первые Всеволжские зимы, когда я-де тьмы медведей истребил. Лжа сие есть.
В первую зиму во Всеволжске были люди мои наги и босы. Медведи же в краях наших жирны и мохнаты. И числом многие. Вот я той медвежатиной людей кормил, в шкуры медвежьи — одевал, салом медвежьим — лечил.
А что люди мои мне лесных хозяев дороже — так то истина. И не отпираюсь. Мне мои — дороже. И не только зверей лесных, но и людей прочих.
И ещё скажу: важно мне было суеверия племён здешних превозмочь. Для верности их, дабы стать «хозяином» здешних мест — надобно победить прежнего «хозяина». «Лысая обезьяна» победила «мохнатого прародителя».
Слова: «на Стрелке медвежатину едят, медвежьим жиром сапоги смазывают» — вызывала у туземцев, по-первости, возмущение сильное, отвращение вплоть до рвоты неостановимой. После приходило им в сознание: «Зверь Лютый сильнее могучего маска. Воевода Всеволжский убил нашего бога». И многие глупости, что кровью человеческой обернуться могли, затихали, даже не дойдя до языков.
Отвращение и страх причудливо смешивались в отношении к моим людям. Особенно — к поедателям «великого предка» из числа бывших соплеменников. Взаимная неприязнь между туземцами, оставшимися «на земле», почитающих, хоть бы и тайно, медведя, и присылаемых от меня, со Стрелки — исключала сговор меж ними.
А «два медведя в одной берлоге» — оказалось элементом из местного фолька. Истребление той парочки особенно поспособствовало укреплению моего авторитета, моей власти.
Я добился своего — меня панически боялись. Я этого хотел, потому что только такой страх мог обеспечить безопасность, просто — выживание моих людей на Стрелке.
Ефимыч чётко поёт:
Выучился. «Есть с ножа». Не сплю, «плачу сполна», слабины не даю. Даю… наказания за неисполнение. Двигаюсь — «только вперёд». Да и вариантов типа:
у меня здесь нет.
И меня это устраивает: мне от местных — ничего не нужно, они сами — не нужны. Пусть боятся.
Я уже говорил, что у России очень странная внешнеполитическая история. Все нормальные государства воюют за увеличение получаемых доходов. Способы достижения этой цели могут быть весьма различны: от примитивного ограбления до отмены запрета на продажу туземцам опиума. Но основной путь — захват густонаселённых провинций с многочисленным платёжеспособным населением.
Аборигены платят налоги, или покупают товары метрополии, или работают за какие-то погремушки. В любом случае: их должно быть много и у них должно быть достаточно ценностей, которые можно регулярно «отчуждать».
История России, конечно же, содержит аналогичные примеры. Поход Мономаха и Гориславича на чехов, например, был чистым грабежом нанятых одними европейцами против других русских наёмников. Но количество, вес таких событий — непривычно мал. После Владимира Крестителя, присоединившего часть ятвягов, Русь не ведёт захватнических войн. Вокруг нет «густонаселённых провинций», достойных стать целью.
Ни Бряхимовский поход Андрея Боголюбского, ни более поздние Казанские походы Ивана Грозного, не ставили главной целью подчинение туземного населения для увеличения доходов казны. Хотя это, как и примитивное ограбление в ходе военных действий, имело место.
Однако главным было не «доношение благой вести», или «воссияние русской славы», или «открытие важных торговых путей» или «заложение будущей российской государственности»… Это всё — «отходы производства». Главное — обеспечение безопасности: «не трогайте нас, и мы вас не тронем».