Леонид отвернулся, накрыл голову подушкой.
Во второй раз он проснулся под утро, часа за полтора до звонка будильника. Черная звенящая тишина навалилась мешком. Спросонья ему померещилось, будто кто-то невидимый склонился над ним и хрипло, неразборчиво бубнит. В черепную коробку словно проникли чьи-то холодные пальцы, ощупывали полужидкую мякоть мозга.
С трудом поднявшись по будильнику, он пошел в ванную, кое-как привел себя в порядок. Вид у него был помятый, как после бурной вечеринки. Под глазами набрякли солидные мешки.
«Надо бы взять отгул на пару дней…»
Таня спала. Он прикрыл дверь в комнату, а сам отправился в кухню состряпать себе нехитрый завтрак из двух яиц, хлеба и кофе.
Кусок не лез в горло. Еда горчила, вызывала тошноту.
Хлопнула дверь, по полу зашаркали тапки. Танин несдержанный зевок перешел в раскатистую отрыжку.
Пальцы Леонида выпустили вилку. Она тяжело клацнула о тарелку.
Супруга заглянула в кухню — просунула голову в дверную щель.
— Как малыш? — спросил Леня, повернувшись к ней. Он по-прежнему не мог заставить себя назвать сына по имени.
Жена лупала глазами. За ночь ее лицо заметно изменилось: щеки впали, кожа посерела, вокруг глаз образовались коричневатые круги. А на верхней губе…
… усы?!
Нет, не то чтобы настоящие, как у мужика. Лишь тонкая полоска пушка. Но черная и потому хорошо заметная.
Леонид поперхнулся куском яичницы.
Уходя в офис, он заглянул в комнату попрощаться. Дверь была приоткрыта. Таня стояла у окна, держа на руках ребенка, одетого в ядовито-красные колготки и распашонку — одежку, которую они купили на будущее, когда ребеночек подрастет.
Их шестнадцатиэтажку возвели на самом краю города. С пятнадцатого этажа, где поселилась молодая семья, открывался вид на болотистую равнину. Далеко впереди зеленела полоска хвойного леса, а на горизонте в ясную погоду живописно пылал закат.
Леонид подошел к двери так тихо, что Таня не услышала.
— Ты только погляди, дитятко, какой нонче седой туман в еланях! — приговаривала она.
Еланях?! Дитятко?!
Младенчик осторожно повернул лысенькую головку на толстой шейке. Но не к окошку, а в противоположную сторону. Пронзил отца взглядом, словно ржавым шилом.
Тот отпрянул от двери.
Губки Сереженьки растянулись до ушей, обнажив два ряда побитых застарелым кариесом, по-акульи острых зубов.
Леонид ринулся прочь из дома.
Гудки. Гудки. Гудки. Длинные. Издевательски долгие.
— Оп-па! Ленчик! Сколько лет сколько зим!
— Привет, Егорка. Я по делу…
— Сын-то у тебя родился наконец?
— Родился. Вчера выписали…
— Поздравляю, братишка, рад за тебя, — слукавил Егор. — Тыщу лет не виделись. Когда будем обмывать пополне…
— Егор, я за помощью! У меня проблемы!
— Что стряслось?
— Тут какая-то чертовщина. Ты, наверное, не поверишь. В общем… даже не знаю, как объяснить…
— Да уж попытайся как-нибудь.
— У меня дома стало опасно. И это как-то связано с нашей летней поездкой в Житную Поляну. Обязательно все расскажу, но не по телефону. Нужно сесть в спокойной обстановке, выпить, потрындеть. Ты ведь один живешь… Вот я и хотел попросить приютить меня на пару деньков, пока буду подыскивать съемную хату.
— Ну… не вопрос. Конечно. Когда ждать?
— Часа через два. Только вышел из офиса. Заберу из дома паспорт и шмотки кое-какие. И пса захвачу.
С порога его обдало запахом гари. В квартире по воздуху вальяжно дрейфовали тонкие слои сизого дыма.
Навстречу вышла Таня, держа в руке блюдце с черным дымящимся комком.
— А я котлетки готовлю! — возвестила она, по-детски гордая собой. — Ну-ка, попробуй! — Она перегородила мужу проход, взяла двумя пальцами «котлетку», поднесла к его рту.
Он отклонился, непроизвольно поморщился.
— НЕТ, ПОПРОБУЙ! — потребовала она и сунула черный ком ему в губы.
Пришлось открыть рот, откусить кусок. На зубах захрустели угли.
— Ну как, вкуснятина, да?! — Ее лицо лучилось нездоровым восторгом. — ДА?!
— Умгу, — промычал Леня, вымучив из себя улыбку.
— Приходи за стол. Руки помыть не забудь. — С этими словами она исчезла в кухне, закрыв за собой дверь.
Под толстой сгоревшей коркой оказались не то сухожилия, не то еще какая резиноподобная дрянь, которую невозможно было прожевать. С волосками. И кусочком хряща. Леня сплюнул горелую мерзость за порог.
Сама жри свои котлетки!
Он оставил дверь в квартиру приоткрытой, чтобы потом быстро и тихо выскользнуть. Вихрем влетел в комнату. Детская кроватка пустовала. Выходит, Таня забрала кроху с собой в кухню. Тем лучше. Чувствовать на себе этот пронизывающий взгляд — сущая пытка.