— Я готова! — выпалила Клара.
И покраснела.
— Почему вдруг? — задала Варвара простой вопрос. — После того, как отказалась от прочего…
Варваре тоже не нравилось происходящее. Выбившись в руководительницы, она отвечала за нас. Проблем ей не хотелось. То, чего хотелось, она уже получила. Или еще получит. Никто не знает, сколько пунктов содержал план в ее голове, когда нынешний урок замышлялся, и в конце скольких строчек галочки о выполнении еще не проставлены.
— Я хочу. — Упорства Кларе было не занимать. — И хочу именно сейчас.
Ищущий поддержки взгляд обвел учениц, наупражнявшихся в других дисциплинах. Большинство одобряли ее выбор. Работало стадное чувство: пусть она тоже, а то чего вдруг не как все? Лучше нас, что ли?
— Это твое право, — вздохнула Варвара. — Надеюсь, не пожалеешь.
Природа сказала женщине: «Будь прекрасной, если можешь, мудрой, если хочешь, но благоразумной ты должна быть непременно». По окружавшим меня царевнам я делал вывод, что природа зря болтала языком или чем там она это делает. В воздухе пахло свежестью, полынью и шизофренией, но только не благоразумием.
Тугая стать соткалась надо мной пушистой тучкой, готовой вот-вот пролиться дождем. Девичьи руки с трудом сняли навес со скромной золотистой лужайки — смысла и дальше соблюдать видимость приличий больше не видела даже хозяйка окрестных дюн и ущелий. Игры закончились.
За перипетиями с боровшейся с собой главной героиней я едва заметил, как Ефросинья прикарманила мою освободившуюся конечность по другую сторону от Феофании — у моих пальцев вновь отобрали свободу. Еще минуту назад меня бы взорвало. Сейчас это стало неважно, сознание целиком концентрировалось на главном действии.
— Чувствую себя мишенью на копейном турнире. — Клара мужественно перешагнула мои бедра. Напряженные губы попытались выдавить улыбку, но получилось нечто невнятное.
— Но готовой ли принять удар? — повторно удостоверилась преподавательница.
— Да. — Веки у Клары судорожно сомкнулись. Затем поднялись и упали еще раз — для пущей убедительности. Скорее всего, чтоб окончательно убедить себя. — Готовой.
Взгляду и словам многократно поддакнуло пулеметной трелью выпрыгивавшее из клетки сердечко — не желавшее спорить с окончательно для себя решенным и жутко теснившееся в ставшей вдруг невозможно маленькой клетке.
Замерев надо мной на прошедших в тревожном ожидании полминуты, Клара снова прикрылась.
— Нет, не могу. Можно, я развернусь?
— Зачем? — не поняла Варвара.
— Стесняюсь.
Все страньше и страньше (или как это ощущение правильно произносится, когда у произносящего голова работает?) звучало слово «стесняюсь» в сумасшествии происходящего. Лица и не лица зашлись в приступе сдерживаемых смешков. Судорожно выгнувшаяся Феофания подмигнула Ефросинье, оседлавшей мою вторую руку, та покровительственно усмехнулась и нарочно поерзала с немыслимой амплитудой.
Варвара тоже улыбнулась:
— Как хочешь.
Клара развернулась — опрометью, будто за ней гнались с вилами, и острия уже покалывали пятую точку. Так дети спасаются от проблем: не вижу, значит, и меня не видят. Узкая спинка заняла половину кругозора. Вся внутренняя часть ног, от щиколотки до, скажем, другой щиколотки, схватилась за меня, как утопающий за все, что не позволит сгинуть в бездне — страшной, обезволивающей, затягивающей. Царевна явно тонула, но тонула странно — спасения она ждала не от окружающих, а от меня, своего противника и мучителя, того, кто сделает будущую утопленницу если не счастливой, то хотя бы умной. Пусть даже задним числом.
Если разворотом Клара пыталась что-то скрыть, то ошиблась, причем жестоко. В новой позиции все подробности оказались как на ладони, вид получился, будто в театре из первого ряда. Спутанные волосы частично прилипли к плечам, остальные свесились в сторону опущенного лица, открыв беззащитный затылок. Шейка (никак не шея, к царевне это грубое слово не подходило) грациозно согнулась, и в длинной впадинке, гораздо ниже через перевал копчика переходившей в другую впадинку, проявился трогательный пунктир позвонков. Плечи и лопатки покрывали родинки в неисчислимом количестве — счастливая, сказали бы те, кто верит в приметы. Верила ли в них обладательница такого количества счастья?
Она верила в то, что делает, и в меня. Стыдилась, отвлекала внимание, но мне, как достойному противнику, который ее решением превратился в соратника, доверяла больше, чем подругам и новоявленной преподавательнице. Кто знает, как она поступила бы, окажись на моем месте другой?